fl. Ю. Давыдов
НЕЛЕГАЛЬНОЕ СНАБЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО
НАСЕЛЕНИЯ И ВПАСТЬ 1917-1921 гг.
МЕШОЧНИКИ
Санкт-Петербург "НАУКА" 2002
УДК 94(47) ББК63.3 Д 13
Давыдов А. Ю. Нелегальное снабжение российского населения и власть. 1917—1921 гг.: Мешочники. — СПб.: Наука. — 341 с. — 23 ил.
ISBN 5-02-028529-3
В монографии рассматривается система снабжения населения в период Октябрьской революции и гражданской войны, когда государство претендовало на единовластие в сфере снабжения, однако не могло справиться с этой задачей и главным занятием значительной части россиян стало нелегальное самоснабжение, так называемое мешочничество.
В работе описаны место и роль этого явления в экономической и социальной жизни, условия жизни, формы самоорганизации «людей с мешками», исследованы взаимоотношения государственных структур и чиновников с самоснабженцами, способы разрешения конфликтов; характеризуются также основные тенденции народного самоснабжения на протяжении всего XX в.
Для историков, экономистов и широкого круга читателей.
Рецензенты: д-р ист. наук Н. Н. СМИРНОВ, канд. ист. наук А. Н. ЧИСТИКОВ
ISBN 5-02-028529-3
© А. Ю. Давыдов, 2002
© Издательство «Наука», 2002
ВВЕДЕНИЕ
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ
Эта работа посвящена изучению одного из существенных и в то же время малоизвестных явлений истории России — народного самоснабжения. Оно бурно развивалось в нашей стране в XX в., поскольку следовавшие друг за другом кризисные, иногда катастрофические, ситуации приводили к развалу систем снабжения населения продовольствием и предметами широкого потребления. Делом жизни становилось налаживание товарообмена между потреблявшими провизию (промышленными) и производившими продовольствие регионами. Этим вынуждены были заниматься в определенные повторяющиеся один за другим периоды десятки миллионов простых россиян. Снабжение самих себя (самоснабжение) в России приняло прежде всего форму так называемого мешочничества.
Государство претендовало на единовластие в важнейшей сфере распределения продуктов и товаров широкого потребления. Соответственно оно в большинстве случаев всячески пыталось искоренить мешочничество, которое волей-неволей становилось нелегальным. Вырабатывалась сложная система взаимоотношений между нелегальными снабженцами и чиновничеством. Колоссальные российские просторы, бесчисленные опасности на дорогах, необходимость укрываться от контроля деспотического и коррумпированного государственного аппарата — все это содействовало широчайшему распространению именно мелкого мешочнического самообеспечения и превращению его в отдельные периоды в главное занятие россиян.
Иногда в литературе отождествляют мешочничество с «вольным черным рынком продовольствия».1 Однако его представители брали на себя и снабжение промышленными товара-
з
ми. Кроме того, понятие «черный рынок» в нашем случае вряд ли стоит употреблять из-за его аморфности, публицистической неопределенности. Вот, например, одно из толкований термина. «Черным рынком мы называем всеобъемлющую систему искаженных экономических отношений, с неизбежностью возникающую как компенсация фундаментальных разрушений естественных экономических (рыночных) связей», — пишет Л. Тимофеев.2 Формулировка явно отличается неопределенностью. Правильнее в дальнейшем употреблять словосочетание «нелегальное снабжение» и исторически сформировавшийся термин «мешочничество». Применительно к 1917—1922 гг. эти понятия были тождественными. Они определяли запрещенные государством мелкие и мельчайшие товарообменные операции, а также доставку и распределение отдельными гражданами или их небольшими коллективами продовольствия и предметов широкого потребления. Между прочим, широко употреблявшийся термин «самоснабжение» несколько принижает роль изучаемого явления — он предполагает, что мешочничество было дополнением к какому-то основному каналу обеспечения населения всем насущно необходимым. На деле в одни периоды нелегальное снабжение было единственным. В другие — оно существовало на равных и рядом с легальным. Нет смысла в использовании каких-то не вполне точных словосочетаний.
В самое последнее время рассматриваемое явление наконец-то получило соответствующее толкование в научной литературе, иначе говоря, была выработана дефиниция: «Мешочничество — массовое социальное явление в годы гражданской войны, возникшее на почве продовольственного кризиса и товарного голода. Мешочники, в основном крестьяне, привозили в города (в мешках) продовольствие сверх установленных Советской властью норм с целью продажи и обмена для приобретения промышленных товаров».3 Однако авторы упрощают существо процесса, ограничивая социальный состав мешочников крестьянами, а само явление относя лишь ко времени 1918—1922 гг., что не соответствует действительности.
Известны 5 стадий эволюции мешочнического движения в XX в. в России: период «русской смуты» 1917—1922 гг.; время «великого перелома» в конце 1920-х—начале 1930-х гг.; годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные; 1970—1980-е гг. (их символом стали так называемые колбасные электрички и поезда с миллионами мешочников); наконец, с новой силой мешочничество возродилось после провозглашения свободы торговли (при сохранении в целом негативного отношения к ней со стороны государственного
4
аппарата) в 1992 г. На каждом из этапов явление имело свои особенности, но основные тенденции его развития оставались неизменными. Формально оно не всегда было нелегальным, но состояние конфронтации с государством не прекращалось.
Объектом изучения в данной монографии стала история «классического» мешочничества, т. е. нелегального снабжения в 1917—1922 гг. Тогда движение получило всестороннее развитие, стало поистине массовым, в годы гражданской войны оно в первую очередь обеспечило выживание народа в условиях всеобщего хаоса.
Несмотря на важнейшую роль мешочничества, исследователи очень редко уделяли внимание этой теме. Причины в общем равнодушного отношения к ней разнообразны. В частности, некоторые авторы опасались крайней недостаточности данных для серьезного изучения народного нелегального снабжения. Ошибочное мнение: материалы имеются, но их необходимо собирать по крупицам; они разбросаны по страницам бесчисленных источников. Главное же, как представляется, состоит в том, что по сути дела историки нередко пренебрегали «историей народа». Предпочитали идти по накатанному пути исследования истории политики, иначе говоря, «истории начальников». Для понимания народной жизни она представляет большую важность. Плохо лишь то, что внимание привлечено главным образом к ней.
Ситуацию очень точно объяснил русский писатель М. А. Осоргин. Вспоминая о жизни в годы гражданской войны в своей автобиографической книге «Времена», он заявил, что историки по привычке отдадут пальму первенства «многодумным людям» — политикам и вообще руководителям, начальникам. И далее Михаил Андреевич отмечал: «А солдата, продававшего из-за пазухи „игранный" сахар, бывшую даму, поменявшую будильник на щепотку муки ...история не припомнит за малостью и ненужностью на страницах ее соломенной бумаги».4
Думается, стоит постараться помочь истории припомнить, чем жили и как выживали в суровые годы миллионы тех, кого принято называть «простыми» или «маленькими» людьми. Ведь они-то и есть народ, сознание и облик которого в конечном счете определяют исторический процесс.
Необходимость научного осмысления проблемы стала осознаваться уже некоторыми дальновидными современниками революционных событий. Ученый и организатор продовольственного дела Н. А. Орлов писал в середине 1918 г.: «Мешочники — это модная теперь тема. Мешочника хвалят и порицают, с ним борются и его поддерживают. Однако до сих
5
пор социально-экономическая природа мешочничества не выяснена».5 С Орловым полностью соглашался теоретик кооперации В. В. Шер, который в мае 1919 г. сокрушался: «К сожалению, вся эта область хозяйственной деятельности (мешочничество) не поддается в данное время систематическому изучению. Она остается предметом случайного, несистематизированного наблюдения».6
Почти совсем была забыта тема «мелкое нелегальное снабжение в 1917 г.». Авторы ограничивались в этой связи высказываниями самого общего плана. Отмечали негативную роль нелегального снабжения при Временном правительстве, обнаруживали в нем причину срыва хлебозаготовок. Считали, что продуктами, которые привозили мешочники, пользовались лишь богачи, а вовсе не большинство населения.7 Пытаясь как-то определить периоды развития нелегального снабжения, исследователь 3. В. Атлас писал, что в 1917 г. оно «существовало», а в последующие годы «широко развилось».8 Одну из причин развала хлебного дела в революционном году ученые усматривали в недостаточной жесткости методов борьбы с мешочничеством.9 При этом историки приводили данные о катастрофическом сокращении поступления продовольствия в города, но не объясняли, почему их жители не вымерли от голода еще осенью 1917 г. Думается, угроза голода и ее роль как предпосылки политических пертурбаций в тот период, скорее всего, преувеличены. В данном отношении явно недооценивается снабженческая миссия нелегального рынка. Непредвзятое осмысление ее окажет серьезную помощь в постижении смысла российских революций.
В общей сложности состояние мешочничества становилось объектом специального исследования всего дважды. Оба раза авторами были очевидцы событий, которые привели немалый фактический материал, но рисовали мешочничество черной краской. Речь идет о небольшой брошюре наркома продовольствия Украины М. Владимирова (1920) и солидной статье историка М. Фейгельсона (1940).10 В основном же проблему рассматривали походя и в контексте исследования экономической, прежде всего продовольственной, политики советской власти. Мимоходом некоторые ученые определяли существо явления. Известный меньшевистский деятель эмигрант Д. Далин в 1922 г., а также крупный советский экономист (в начале 1930-х гг. репрессированный) Л. Н. Юровский в 1928 г., изучая отечественное народное хозяйство времен гражданской войны, назвали мешочничество мелкой нелегальной торговлей хлебом.11 Наделе речь следует вести о более широком явлении. Не случайно исследователи С. Г. Струми
6
лин и М. М. Жирмунский увидели в мешочничестве олицетворение частной торговли «военного коммунизма».12
Сам процесс нелегального снабжения до крайности упрощался, и зачастую его сводили к «поездкам» мешочников в хлебные районы. Дело в том, что в годы гражданской войны власти обращали внимание почти исключительно на видимую часть айсберга. Их представители обнаруживали мешочников на вокзалах, в поездах, на пароходах и об этом упоминали в своих отчетах. Соответственно многие важные сферы деятельности нелегальных снабженцев (изучение рынка, товарообменные операции, общение с крестьянами и т. д.) оставались в тени. Поэтому исследователи в лучшем случае изображали единственный — «дорожный» — сюжет сложного и многопланового исторического явления. К тому же обществоведы нередко противоречили сами себе. Так, признавая массовый характер нелегального снабжения, указывали в то же время на то, что простые люди не могли пользоваться доставленным мешочниками продовольствием из-за дороговизны. Получается: десятки миллионов везли еду для нескольких десятков тысяч избранных. В это не верится.
На первых порах в литературе еще встречались двойственные оценки нелегального снабжения. В работах 1920-х гг. содержалось непременное указание на «коррумпированность мешочнического рынка», но признавалось и его значение для спасения людей от голодной смерти. Проф. Н. Д. Кондратьев, с одной стороны, определял мешочничество как «высшую уродливую форму распыления хлеботоргового оборота», а с другой — высоко оценивал его спасительную роль в выживании народа.13 Однако с начала 1930-х гг. оценка нелегального снабжения периода «военного коммунизма» утратила противоречивость, утвердилась «единственно правильная», официальная «классовая» точка зрения. Мешочников объявили контрреволюционерами и уголовниками, их деятельность признали исключительно вредной и опасной.
Советские авторы чаще всего называли действия мешочников контрреволюционным «разгулом», «контрреволюционной акцией», «отвратительным наследием капитализма», «формой ожесточенной борьбы капитализма с коммунизмом». Мешочников сравнивали с «наиболее отсталой частью рабочих»; с людьми, которые «развращали менее отсталые слои рабочего класса».14 Они были и «подрывателями основ продовольственной политики», и нарушителями «планового распределения». Один автор и вовсе сгустил краски: «Мелкобуржуазная стихия (а не голод? — А. Д.) захлестывала недостаточно сознательных рабочих, которые становились на путь добычи хлеба в одиночку, на путь мешочничества».15 В 1960 г.
7
издатели одного документального сборника по ошибке назвали мешочничество «мошенничеством». Выразительная опечатка! Как представляется, негативные параметры изучения явления были заданы еще до начала исследовательской работы и об объективности говорить не приходится.
Вместе с тем в некоторых вышедших в свет в 1960— 1990-е гг. работах звучат (в сравнении с трудами трех предшествующих десятилетий) новые мотивы. Мешочничество начали признавать «порождением войны и революции» (а не чьих-то «происков»), исторически обусловленной «формой товарообмена между городом и деревней». Хотя при всем том авторы на первый план выдвигали его первостепенную роль в срыве государственных хлебозаготовок.16 Налицо новое противоречие: либо «люди с мешками» сорвали хлебозаготовки и, следовательно, организовали голод, либо сами были его порождением. Требуется четко расставить акценты.
Между тем многие современные авторы по-прежнему усматривают в нелегальном снабжении «средство классовой борьбы». Деятельность заградительных отрядов романтизируют, а их самих изображают «верными стражами» национальной продовольственной политики. К сторонникам сугубо «революционных» (преимущественно насильственных) методов борьбы с мешочничеством относятся и отечественные авторы книг, вышедших в свет в конце 1980-х—1990-е гг.17
За пределами России широкое распространение получила точка зрения известного экономиста (осенью 1917 г. — министра продовольствия Временного правительства) С. Н. Прокоповича, идеализировавшего мешочников и изображавшего их как спасителей отечества. «Мешочники, — писал Сергей Николаевич, — мужчины и женщины с мешками, большей частью из фабричных и ремесленников, совершавших регулярные поездки в какую-либо деревню (иногда за 1000 верст) за хлебом и др. продовольственными продуктами. Эти мешочники многих спасли от голодной смерти».18
Разумеется, следует удерживаться от идеализации, как и от очернения нелегального снабжения. Вместе с тем никакое исследование без четкой авторской позиции возникнуть не может. Поэтому сразу оговорюсь, что в целом симпатии автора данной работы находятся на стороне мешочников при полном осознании необходимости констатации негативных сторон их деятельности. Такая позиция определилась в ходе научного осмысления решающего вклада нелегальных снабженцев в дело выживания народа в годы социальной катастрофы. Она стала и результатом понимания особой роли государства в период социального потрясения; власть прово
8
дила в отношении рынка в общем ошибочную революционно-ригористическую политику.
При исследовании поставленных проблем использованы следующие источники. В отчетах и протоколах совещаний государственных организаций определялся комплекс мероприятий по налаживанию борьбы с нелегальным снабжением. Изучение этих документов позволяет представить ход развертывания репрессий по отношению к мешочникам. Мы узнаем, как возникали и действовали соответствующие «антиме-шочнические» формирования — заградительные отряды, подразделения чекистов и милиционеров. Здесь же содержится информация о некоторых, наиболее радикальных формах сопротивления нелегальных снабженцев — столкновениях, перестрелках с бойцами заградительных подразделений.
Выделим материалы различных официальных документов — директив, постановлений, приказов. Их исследование приводит к выводу, что борьба с нелегальным снабжением занимала в политике государственных органов важнейшее место. К тому же не всегда эта политика была исключительно твердолобой. Указанные документы объясняют, как власть в отдельные периоды и непоследовательно пыталась искать компромисс с нелегальным снабжением и какие противоречия это порождало.
Для понимания происходивших в мешочнической среде процессов огромное значение имеют письма и воспоминания нелегальных снабженцев и их врагов — агентов государства. Сюда можно отнести направленные в официальные организации жалобы на действия представителей властей. Здесь же следует упомянуть о дневниках и корреспонденциях сочувствующих нелегальным снабженцам журналистов и писателей. В данных материалах обнаруживаются важные данные о «конкретике» изучаемого массового движения: обстоятельства мешочнических поездок, социальный облик мешочников, налаживание отношений с заградительными отрядами посредством взяток и других методов. Наибольший интерес для нас представляют именно те источники, которые характеризуют неизученные сюжеты, а именно рассказывают о механизмах нелегального снабжения, об условиях существования в пути вольных добытчиков продовольствия, об их каждодневной жизни и т. п.
Место рассматриваемого явления в народной жизни начинает выясняться уже при изучении происхождения и эволюции термина «мешочник». Он появился задолго до 1917 г. — по крайней мере во второй половине XIX в. Тогда им определяли чаще всего тех книжников-букинистов, которые не имели постоянного места торговли и разносили книги в
9
переносных мешках. Оба конца мешков зашивались наглухо, а посередине делался разрез; они наполнялись книгами с обеих сторон и перекидывались через плечо. Такие букинисты, по свидетельству очевидца Н. И. Свешникова, были людьми «разбитными, то есть ловкими, изворотливыми и смелыми». Именно у них покупали запрещенные цензурой книги политического или порнографического содержания.19 В условиях Первой мировой войны смысл мешочничества принципиально изменился. А затем военные обстоятельства, ошибки и пороки политики Временного и большевистского правительств содействовали появлению и стремительному увеличению числа мелких нелегальных добытчиков и перевозчиков продовольствия, а также товаров ширпотреба. Мешочничество заменяло разрушавшиеся на глазах заготовительный, транспортный, распределительный, торговый аппараты. Явление приобрело в период гражданской войны столь значительные размеры, что экономику стали называть мешоч-нической.
Главным средством перемещения десятков миллионов тонн тяжестей были простые мешки, отсюда — широчайшее распространение оригинального прозвища нелегальных снабженцев населения. Однако не все так просто. Крестными отцами вольных добытчиков продуктов стали в 1917 г. государственные продовольственники, т. е. служащие, призванные как раз искоренить «анархический способ добывания пищи».20 Поэтому термин с самого начала содержал оттенок уничижительности. Писали «мешечник», и иронический смысл непременно подчеркивали кавычками; должно было создаваться представление о чем-то несущественном и зловредном. Но постепенно мешочники доказывали государству свою силу. Уже в издании, вышедшем в свет в марте 1918 г., обнаруживаем привычное написание слова.21 Реже употреблялись и кавычки. Впрочем, по привычке еще в 1920—1930-е гг. отдельные авторы использовали распространенный в 1917 г. термин.22
Самим мешочникам официальное название вовсе не нравилось. «Я — мешочник, — возмущался один из них в 1918 г., — но не знаю, почему нам дали это обидное имя».23 Вольные добытчики продовольствия именовали себя «ходоками». В отдельных местностях их называли «петроградцами», «калужанами», поскольку там был высок удельный вес жителей соответствующих губерний среди нелегальных снабженцев. Некоторые публицисты и писатели величали последних «паломниками» или «контрабандистами».24 Высокопарно писали о «хлебных аргонавтах... устремлявшихся в неведомые дали за желанным хлебом».25 Современник описываемых со-
ю
бытии, тонкий знаток народной жизни М. М. Пришвин предостерег от героизации мешочников, которых назвал «ушкуйниками»; литератор имел в виду «разбойничий» элемент в их деятельности, частое использование оружия, обращение к насилию.26
Нередко нелегальное снабжение 1917—1921 гг. отождествляли со спекуляцией. Это неверно. Показательно, что официальные документы различали их. Соответственно разницу пытались определить исследователи. С. И. Ожегов, например, называл мешочничество разновидностью спекуляции.27 Некоторые считали, что мешочник выменивал продукты у крестьян, в то время как спекулянт покупал за деньги.28 С подобными утверждениями нельзя согласиться. В самом деле, что такое спекуляция? Правильный ответ на этот вопрос дали современники «русской смуты». На совещании в Министерстве торговли (начало августа 1917 г.) спекуляцией была названа «всякая скупка и сокрытие товаров первой необходимости, а также отказ в продаже их в целях взвинчивания цен».29 В журнале Харьковского губернского продовольственного комитета в январе 1918 г. отмечалось, что «спекуляция заключается в сокрытии предметов массового потребления, продаже их по ценам, не вызываемым условиями производства и сбыта, по ценам, превышающим твердые».30 Таким образом, спекуляция, связанная исключительно с перепродажей товаров, выступает разновидностью мешочничества (а не наоборот). Не случайно современники говорили о «мешочничестве различного рода».31 В этой связи очевидцы выделяли две основные разновидности или формы мешочничества — спекулятивное (профессиональное) и так называемое потребительское («мешочничество по нужде»). Соотношение между формами постоянно менялось.
В многообразии подходов, оценок необходимо разобраться. В этой работе сделана попытка определить направления эволюции разновидностей нелегального снабжения, пути взаимодействия мешочничества с властью, охарактеризовать облик самих мешочников.
1 Семенникова Л. Н. Россия в мировом сообществе цивилизаций. Брянск, 1999. С. 379.
2 Тимофеев Л. «Черный рынок» как политическая система: Публицистическое исследование. Вильнюс; Москва, 1993. С. 13.
3 Советская деревня глазами ВЧК—НКВД : Документы и материалы. Т. 1: 1918-1922. М., 1998. С. 739.
4 Осоргин М. Времена : Романы и автобиографическое повествование. Екатеринбург, 1992. С. 578.
11
5 Орлов Н. А. Король умер — да здравствует король // Известия Наркомата продовольствия (далее Известия НК.П). 1918. № 9. С. 3.
6 Шер В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник // Вестник Московского областного союза кооперативных объединений. 1919. № 1. 10 марта. С. 10.
7 Волобуев П. В. Экономическая политика Временного правительства. М., 1962. С. 420; Лейберов И. П., Рудаченко С. Д. Революция и хлеб. Л., 1990. С. 198.
8 Атлас 3. В. Очерки по истории денежного обращения в СССР: (1917-1925 гг.). М., 1940. С. 84.
9 Дмитренко В. П. Советская экономическая политика в первые годы пролетарской диктатуры. М., 1986. С. 18.
10 Владимиров М. Мешочничество и его социально-политические отражения. Харьков, 1920; Фейгельсон М. Мешочничество и борьба с ним в пролетарском государстве II Историк-марксист. 1940. № 9.
11 Долин Д. После войн и революций. Берлин, 1922. С. 123; Юровский Л. Н. Денежная политика Советской власти (1917—1927). М., 1928. С. 63.
12 См.: Дмитренко В. П. Советская экономическая политика... С. 190; Жирмунский М. М. Частный капитал в товарообороте. М., 1924. С. 7.
13 Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1922. С. 199.
14 Фейгельсон М. Борьба за хлеб в Царицыне // Проблемы экономики. 1940. № 1. С. 152; Бизяев 71 К вопросу об организации народных масс в борьбе за хлеб в 1918 г. //Учен. зап. Новозыбковского пед. ин-та. Брянск, 1955. Т. 2. С. 28; Макаренков М. Е. Московские рабочие в борьбе с продовольственными трудностями в 1918 г. // 40 лет Великого октября: Сб. трудов. М., 1957. Вып. 2. С. 18; Соколов С. А. Революция и хлеб: Из истории советской продовольственной политики в 1917— 1918 гг. Саратов, 1967. С. 64, 82; Филиппов И. Т. Продовольственная политика в России в 1917-1923 гг. М., 1994. С. 88; Кибардин М. А., Медведев Е. И., Шишкин А. А. Октябрь в деревне : (На материалах Среднего Поволжья). Казань, 1967. С. 84.
15 См.: Бизяев Т. К вопросу об организации... С. 9.
16 См.: Дмитренко В. П. Некоторые итоги обобществления товарообмена в 1917—1920 гг. //Исторические записки. М., 1966. Т. 79. С. 234, 235; Давыдов М. И. Борьба за хлеб. М., 1971. С. 93.
17 См.: Давыдов А. Ю. Мешочничество и советская продовольственная диктатура : 1918—1922 годы // Вопросы истории. 1994. № 3. С. 41 — 42.
18 Прокопович С. Н. Народное хозяйство СССР. Нью-Йорк, 1952. Т. 2. С. 147.
19 Свешников Н. И. Воспоминания пропащего человека. М., 1996. С. 193.
20 См.: Известия Воронежского губернского продовольственного комитета при Воронежском губернском исполкоме Совета рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. 1918. № 26. 13 окт.
21 Продовольственное дело // Изд. Московского городского продовольственного комитета. 1918. № 5. С. 5.
22 Жирмунский М. М. Частный капитал в товарообороте. С. 2; Развитие советской экономики / Под ред. А. А. Арутюняна, Б. Л. Маркуса. М., 1940. С. ПО.
12
23 Цит. по: Среди печати // Продовольственное дело. 1918. № 4. С. 11.
24 Там же. 1917. № 29—30. 3 дек. С. 16; 1918. 6 июля. С. 3; Известия Казанского губернского продовольственного комитета. 1917. № 8. 14 окт. С. 24.
25 Известия Уфимского губернского продовольственного комитета. 1917. № 16-17. 17 ноября. С. 3.
26 Пришвин М. М. Дневники. 1920—1922 гг. М., 1995. С. 15—16.
27 Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1986. С. 301.
28 Кибардин М. А., Медведев Е. И., Шишкин А. А. Октябрь в деревне. С. 84.
29 Продовольствие / Орган Нижегородской губернской продовольственной управы. 1917. № 8. 4 авг. С. 7.
30 Продовольственное дело / Орган Харьковского губернского продовольственного комитета. 1918. № 1—2. 11 янв. С. 3.
31 Известия Петрокомпрода. 1919. 8 февр. С. 2.
ГЛАВА 1
НЕЛЕГАЛЬНОЕ СНАБЖЕНИЕ В 1917 г.
ХЛЕБНАЯ МОНОПОЛИЯ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Важную роль в появлении слоя мешочников сыграло введение Временным правительством хлебной монополии, которая со временем превратилась в советскую продовольственную диктатуру. Хлебная монополия не только радикально усугубила трудности в обеспечении населения провизией (в 1917 г. еще далеко не продовольственную катастрофу), но и содействовала расшатыванию экономических устоев огромной страны, разрушению главной составляющей всероссийского рынка — хлебной торговли.
Думается, немаловажную роль в разработке и проведении в жизнь монополии сыграло стремление многих русских интеллигентов следовать западному образцу, не учитывая национальных особенностей. Так, российские революционеры 1917 г. (в частности, руководитель продовольственной комиссии Петросовета, «продовольственный диктатор» Петрограда меньшевик В. Г. Громан) копировали мероприятия деятелей Великой Французской революции. Вспомним, что в 1792—1794 гг. французы — собственники хлеба были объявлены «простыми держателями его».1 Все «излишки» полагалось продавать по низким «максимальным» ценам муниципалитетам или на специальных общественных рынках. Предписывалось производить одинаковый для всех черный хлеб — так называемый хлеб равенства. Имена нарушителей вносились в списки лиц «подозрительных», которым грозила тюрьма или ссылка, а то и смертная казнь. Сурово карались французские предшественники русских мешочников. Один из декретов (от 26 июля 1793 г.) провозглашал: «Скупка есть тягчайшее преступление... скупщики будут наказаны смертью. Товары их конфискованы».2 Между тем острый дефицит продовольствия породил массовую скупку-продажу
14
съестных припасов. Часть сверхприбылей продавцов хлеба передавалась государственным контролерам, развилось взяточничество. Торговлей занялись слуги, хозяева гостиниц, парикмахеры, кузнецы, сапожники и т. д. Для искоренения спекуляции и проведения реквизиций использовали продовольственную армию, жандармерию, регулярные части. Дело доходило до кровопролития, но пресечь вольный рынок никому не удалось. В XX в. лидеры русской революции увидят главную ошибку французских предшественников в недостаточно последовательном и радикальном пресечении свободной торговли. «К этому, однако, не были готовы люди 1793 г.», — писал в 1917 г. А. Я. Вышинский, состоявший в то время в меньшевистской партии.
Наряду с историческими аналогиями и образцами большую роль в выработке программы хлебной монополии в России в революционном году сыграл и притягательный образец Германии. Еще 4 марта 1917 г. тот же В. Г. Громан уверял, что «нам необходимо действовать так, как в Европе».3
Вот как обстояли дела в Германии. 25 января 1915 г. там был принят закон о хлебной монополии. С этого времени устанавливались твердые цены, нормировалось потребление продуктов путем введения карточек и пайков. Все запасы пшеницы, ржи, муки перешли во владение государства. Установился компромисс между государством и буржуазией, юнкерством, прочими собственниками. Общественные организации приняли активное участие в налаживании хлебного дела на новой основе, в создании аппарата снабжения. Всюду немедленно приступили к учету запасов. Деятельное участие в этом приняли, например, школьные учителя и учащиеся старших классов.4
Сельским хозяевам разрешалось оставлять у себя по два центнера зерна на человека. Часть хлеба они стали продавать по высокой цене горожанам. По утрам немецкие домохозяйки, оснащенные корзинками, отправлялись в окрестные села за провизией. Однако этот индивидуальный товарообмен не получил широкого распространения. Показательно, что в немецкой корзинке много не перевезешь — не то, что в русском мешке. Да и численность германских самоснабженцев далеко не достигла критического уровня. Нарушать закон немцам было несвойственно. А летом 1916 г. правительство еще раз строго-настрого запретило торговлю без выданных государственными учреждениями предписаний. За нарушение грозили крупным штрафом, высылкой или тюремным заключением. На всех вокзалах стали тщательно проверять багаж. По улицам ходили патрули, осматривавшие корзинки и узелки прохожих. Дело дошло до того, что берлинец, отпра-
15
вившийся на село, не всегда мог приобрести без карточки и простую морковку. Пресекалась торговля в городах, было закрыто много ресторанов за тайную продажу продуктов сверх установленной нормы. Ничего подобного массовому распространению движения мешочников в законопослушной Германии не произошло.5
Сразу отмечу, что проведение сходных мероприятий в России привело к прямо противоположным результатам. Причины — в особенностях народной психологии и государственной организации. Стоит упомянуть об исторически сложившемся устойчивом стремлении российского населения противостоять действиям государства. Еще М. А. Бакунин отмечал: «В немецкой крови, в немецком инстинкте, в немецкой традиции есть страсть государственного порядка и государственной дисциплины, в славянах же не только нет этой страсти, но действуют и живут страсти совершенно противные; поэтому, чтобы дисциплинировать их, надо держать их под палкою, в то время как всякий немец с убеждением свободно съел палку».6 И главное — катастрофические последствия осуществления хлебной монополии в России определялись крайней слабостью государственной власти. В этом — серьезное отличие от Германии. Трудно не согласиться с писателем М. М. Пришвиным, отметившим в 1920 г. в своем дневнике: «Организация держала германский народ, насилие держало русский».7 По мере развала государственной машины, способной осуществлять такое «насилие», исчезал всякий порядок. Самое же печальное состояло в следующем: в подобной ситуации российские вожди вели себя так, как будто у них под началом находилось по-прежнему сильное государство. Не поняли, что из окон Таврического дворца и Рейхстага открывались совершенно разные виды. Неадекватность представлений и поведения официальных лиц отчетливо проявилась применительно к хлебной монополии, которую в России провести в жизнь не было шансов с самого начала. В итоге власть блестяще продемонстрировала населению свое полное бессилие, а от ее авторитета не осталось и следа. Каждый начинал выживать в одиночку или объединившись с несколькими себе подобными. Поднималась волна русского мешочничества.
Таким образом, очень многое в переломном 1917 г. зависело от того или иного политического выбора. Однако вожди не сумели учесть особенности России. Вот как разворачивались события. После прихода к власти Временное правительство стояло на перепутье. Следовало либо форсировать огосударствление продовольственного дела — как в революционном Париже и в кайзеровском Берлине (к этому 16
звали прежде всего деятели продовольственной комиссии Петросовета во главе с В. Г. Громаном), либо сохранить основы свободной торговли (ее сторонниками были представители I Торгово-промышленного съезда, Временного комитета Государственной думы, сам бывший председатель думы Родзянко). Под давлением лидеров Советов выбран был первый вариант.
25 марта принимается закон «О передаче хлеба в распоряжение государства». Так было положено начало форсированному осуществлению монополии. Под хлебом понимали рожь, пшеницу, просо, полбу, гречиху, чечевицу, «всякого рода муку, отруби, крупы, всякие жмыхи». На большей части территории страны сельскохозяйственные производители обязывались передать «излишки» хлеба (т. е. все, что превышало определенный минимум) государственным продовольственным комитетам. Свободная торговля, в частности и мешочничество, категорически запрещались.8
Проводилась хлебная монополия поспешно. Подготовительная работа была непродолжительной. Хлебные цены определялись наскоро. Первоначально ведение дела поручалось Министерству земледелия, а с мая 1917 г. — вновь созданному Министерству продовольствия. Возник и общегосударственный Центральный продовольственный комитет, который — сессии его происходили в Аничковом дворце — руководил организацией закупок по твердым ценам и распределением продовольствия с помощью губернских продовольственных комитетов. Все эти комитеты образовывались на паритетных началах из представителей буржуазных (цензовых) и демократических организаций. В них входили деятели Советов, земских собраний и городских дум, в немалом числе — работники сельскохозяйственных, потребительских и кредитных кооперативов.9
Монополия довольно быстро распространилась на большинство основных видов потребительских товаров — обувь, ткани и т. д. Установив на них твердые (низкие) цены, государство фактически лишило себя товарообменного фонда. Например, аршин ситца на рынке продавался по 2 р. 50 к., а государство покупало его у производителей за 65 к. В итоге государственные заготовки тканей составили менее трети того, что планировалось. «Вряд ли такое количество окажется достаточным стимулом, чтобы побудить население производящих губерний отдать хлеб», — свидетельствовал уже в середине августа 1917 г. товарищ министра продовольствия А. И. Титов. И примерно так обстояло дело всюду. Тот же Титов заявлял: «На рынок попадает лишь ворованная кожа».10 Складывалась безвыходная ситуация.
17
не стоит думать, что введение хлебной монополии немедленно привело к продовольственной катастрофе и росту мешочничества. На первых порах положение удавалось стабилизировать и решающую роль в этом сыграли кооперативы. Их значение в 1917 г. было первоочередным. Временное правительство дальновидно сделало ставку в продовольственной политике на кооперацию как на самую массовую общественную организацию. 20 марта оно издало «Положение о кооперативных товариществах и союзах», в соответствии с которым снимались все преграды на пути образования сельскохозяйственных, потребительских и прочих обществ. В принятом 25 марта «Временном положении о местных продовольственных органах» им отдавалось предпочтение при заготовке зерна и фуража.11
Российская кооперация обладала немалым потенциалом. Товарищества и общества брали на себя распределение продуктов. Так, в Петрограде в принадлежавших им магазинах в июне 1917 г. жители купили по твердым ценам 40 тыс. пудов сахара (из завезенных в столицу 75 тыс. пудов). Многие десятки тысяч кооперативов, сотни их союзов располагали ссыпными пунктами, элеваторами, транспортом. Причем организационная деятельность набирала темпы именно в 1917 г. Тогда была построена основная часть кооперативных пекарен, кузниц, а также мыловаренных, маслобойных, кожевенных, обувных, кондитерских, колбасных и других предприятий. Активно действовал Московский народный банк — центр кредитных товариществ; если в 1916 г. при нем функционировало 2 отделения, то в 1917 г. — уже 15.
С помощью (в первую очередь) кооперации органам Временного правительства удалось заготовить за 7—8 месяцев не менее 360 млн пудов зерна. Это вовсе не мало. Учтем, что за последние 8 месяцев существования царской власти заготовили всего на 5 млн пудов больше. Хотя общество ожидало, что после освобождения от «ненавистного» царизма будет достигнут прорыв во всех сферах.
На самом деле результаты хлебозаготовительной кампании могли быть гораздо более успешными. Хлебный экспорт России прекратился, и огромное количество зерна могло поступить на внутренний рынок. Однако добиться этого не удалось. Кооперация стала лишь островом стабильности в море хаоса. Ее возможности были все-таки ограничены. Например, на долю Московского народного банка приходилось пока только 2.5 % денежных вкладов. При этом деятельность частных организаций, всевозможные виды «самозаготовок» населения государство старалось пресекать — для того и вводилась «революционная» хлебная монополия. Власть с
18
самого начала свела к минимуму круг организаторов продовольственного дела, хотя любыми путями следовало его расширять. Лишь осенью стали делаться запоздалые попытки использовать возможности частнокапиталистических предприятий.
Продовольственные комитеты нередко испытывали нехватку всего, что необходимо для хлебозаготовок. Ощущался недостаток средств доставки и распределения продовольствия. Не хватало даже мешков — вместо необходимых 200 тыс. на складах имелось 120 тыс. Осенью обнаружились серьезные перебои с поступлением в кассы продовольственных управ денег, предназначенных для расчетов со сдатчиками зерна. Члены некоторых безденежных управ стали надеяться, что земледельцы привезут им поменьше хлеба. В отдельных местностях в ожидании расплаты за сданные государству продукты крестьяне по нескольку дней проводили рядом со ссыпными пунктами, раскидывали там таборы, по ночам жгли костры. После мытарств крестьяне предпочитали пустить хлеб на самогон, на корм скоту. А самое лучшее для них было — продать продовольствие мешочникам, которые не знали проблемы нехватки мешков и денег. В некоторых уездах уже весной 1917 г. крестьяне отказались признать закон о хлебной монополии.12
На первое место стали выдвигаться транспортные проблемы. Осенью 1917 г. удельный вес неисправных паровозов достигал '/з (в апреле он составлял 22 %). Нарастала анархия на железных дорогах. Профессиональные союзы и комитеты начали объявлять свои путевые участки самоуправляющимися, занимали по отношению к администрации непримиримую позицию и при любом конфликте смещали ее представителей.13 Отсутствовала координация деятельности разных ведомств. Дошло до того, что за отправку каждого вагона с зерном железнодорожные чиновники стали брать с работников Министерства продовольствия взятку в размере 1000 р.14 Все это усугубляло продовольственные трудности.
В итоге в городах появились первые «хвосты», т. е. очереди за хлебом, сахаром, чаем, табаком. Люди простаивали в них ежедневно по 2—3 часа, а то и больше. Это изнуряло и раздражало их. Не случайно в 1917 г. «хвосты» называли «современными политическими клубами».15 Среди стоявших в очередях с необыкновенной настойчивостью муссировались слухи об огромных количествах припрятанных товаров, о дружном объединении всех торговцев с целью обобрать народ. Так готовилась почва для анархических выступлений, в том числе массовых погромов торговых заведений. «Каждый день можно было ожидать погромов», — констатировал наблюда
19
тель.16 Как представляется, значение «хвостовых» собраний для судеб государства не оценено (вспомним, что вера в Советское государство в 1980-х—начале 1990-х гг. нередко подтачивалась именно в продовольственных и мануфактурных очередях).
В 1917 г. непривычные к многочасовому простаиванию в «хвостах» горожане начали организовываться и посылать в продовольственные управы делегации, члены которых, по словам очевидцев, там «скандалили и ругались».17 Возникло такое явление, как «хвостовая контрреволюция». Характеризуя ее, современник писал: «На порядочном расстоянии от „хвоста" был слышен шум и крик, издали можно было подумать, что происходит перебранка с потасовкой. На самом же деле шел политический разговор».18 Во время таких «разговоров» верх брали горластые смутьяны, выступавшие с антиправительственных позиций. «Известия Тульского губис-полкома» в сентябре 1917 г., в частности, сообщали, что завсегдатаи «хвостов» были «возбуждены агитацией неизвестных лиц» и для усмирения приходилось привлекать отряды милиции.19
Основы политической устойчивости разрушались — во многом из-за порочной организации распределения съестных припасов. Возникал страх перед будущим, распространялись слухи о вплотную надвинувшейся угрозе голода. Осенью 1917 г. Москва ужасалась впервые введенной полукилограммовой дневной норме хлеба; хотя до голода тут была дистанция огромного размера.20 Что касается так называемых «голодных» волнений, то следует выяснить их причины. Вот как развивались события. Горожане из «хвостов» — в основном женщины — собирались у помещений продовольственных управ, оскорбляли их сотрудников; примечательно, что требовали они выдачи пшеничной муки и сахара.21 Затем «голодающие» отправлялись не за хлебом, а медленно расходились по домам, «с шумом и постепенно» — сообщал, в частности, Бюллетень Петроградского особого по продовольствию присутствия 18 ноября 1917 г. Тот же источник справедливо отмечал, что в городах «главной причиной возбуждения был не недостаток хлеба, а определенная травля».22 Нехватку отдельных видов продуктов (привычных в недавнем прошлом, но не крайне необходимых) граждане воспринимали как катастрофу, а погромная агитация усугубляла страх перед будущими продовольственными лишениями. Соответствующую роль могло сыграть спекулятивное мешочничество. Государство было не в состоянии остановить его. Противодействуя же нелегальному снабжению, оно становилось главным врагом его многочисленных представителей. Похожую колли
20
зию наблюдаем в начале 1990-х гг., однако тогда она разрешилась легализацией мешочничества и это привело к спаду общественного напряжения, предотвратило конфронтацию государства и части народа.
Вместе с тем «хвосты» в 1917 г. становились своего рода «школой мешочничества» для очень многих граждан. Раздраженные пустым времяпрепровождением, неразумной тратой сил тысячи людей направили свою социальную энергию в сферу самоснабжения и спекуляции (нечто подобное также наблюдаем в начале 1990-х гг., на заре так называемого чел-ночничества). В этом — положительное значение вольной добычи провизии и товаров; альтернативой ей была реализация человеческих возможностей в области грабежей или же «революционных битв». Пламя «русской смуты» разгорелось бы раньше и ярче.
К концу сентября—октябрю положение в стране сильно ухудшилось. Социальный и политический кризисы имели причиной и следствием серьезное ослабление государственной власти, соответственно — ухудшение состояния и даже разрушение ее продовольственной организации. Пороки хлебной монополии выявились в полной мере. Между тем нарастала инфляция, деньги быстро обесценивались. В таких обстоятельствах стало ощущаться оскудение государственных запасов провизии. Крестьяне сплошь и рядом отказывались отдавать государству хлеб пб^твердой цене. Нередко свои поступки они объясняли «идейными» соображениями — не-' согласием с действиями «буржуазного» Временного правительства и своей солидарностью с большевиками. Или земледельцы начинали выступать с заявлениями: «Армии дадим, а городу не желаем».23
Первопричину провала хлебной монополии обнаруживали еще современники. Так, в октябре 1917 г. на совещании Казанской продовольственной управы было заявлено: «У нас нет ни власти, ни какой-либо силы, чтобы выкачать хлеб из населения...».24 На состоявшемся во второй половине ноября правительственном совещании видный теоретик кооперации и товарищ министра продовольствия В. И. Анисимов, подводя итоги развития событий в предшествующие месяцы, особо подчеркнул: «Нужен порядок, нужен закон, нужна твердая власть. При отсутствии этих условий нет никакой возможности наладить продовольственное дело. Мы находимся на краю гибели».25 Слабеющая власть и проведение государственной хлебной монополии — вещи несовместимые.
Непоследовательностью отличалась деятельность самих правительства и Министерства продовольствия. В августе на заседании кабинета министров обнаружились совершенно
21
разные подходы. Министры финансов, торговли и промышленности высказывались за «открытие свободных покупок» и «против принятия (по отношению к нелегальной торговле. — А. Д.) репрессивных мер». В ответ им министр продовольствия А. В. Пешехонов решительно заявил, что «он не отменит хлебную монополию». Новый руководитель ведомства (возглавивший министерство в сентябре) С. Н. Прокопович не смог ничего радикально изменить в системе заготовки и распределения продовольствия. При нем политику ведомства можно назвать страусиной. Многие видные продовольствен-ники стали добиваться установления «монополии без твердых цен» — явления невозможного вроде несоленой соли или горького сахара. Сам Сергей Николаевич лично давал разрешения отдельным группам нелегальных снабженцев в ряде случаев и в качестве исключения перевозить мешки с продовольствием.26
Противоречивость ситуации вызвала хаотичность действий продовольственных организаций разных уровней и регионов. Волостные продовольственные комитеты, которые находились ближе всего к недовольному продовольственной политикой народу, решительно высказывались против нее и по существу противодействовали ее осуществлению.27
Хлебная монополия приводила к обострению межрегиональных противоречий. Нередко губернские и уездные продовольственные комитеты хлебопотребляющих районов, заинтересованные во ввозе провизии любыми путями, занимали антимонопольную позицию. Например, Нижегородский и Астраханский комитеты в сентябре—октябре добивались повсеместной либерализации торговли и отмены твердых цен.28 Наоборот, там, где зерно производилось в больших количествах, члены продовольственных органов в целях создания крупных запасов старались прекратить вывоз съестных припасов за пределы подведомственных им территорий. В этих районах хлебную монополию государства поддерживали, но весьма своеобразным способом. Ставропольский губпродком выступал против любой «продовольственной альтернативы» и саботировал, например, решение Временного правительства о допущении некоторых частных предпринимателей к заготовке хлеба; однако ратовал за введение свободы продажи зерна в одной «своей» губернии.29 Местный сепаратизм стал проявляться в важнейшей — продовольственной — сфере. Хотя сопротивление региональных органов «центру» отнюдь еще не приняло масштабов и тех крайних форм, какие характерны для 1918 г.
Наконец, отличную от всех — в основном демагогическую — позицию занимали Советы. Они не были отягощены негативным опытом исполнения властных функций. Хлебная
монополия представлялась их деятелям весьма революционным мероприятием. Рекомендовалось лишь решительней и скорее идти по избранному пути.30 Тогда некоторым казалось, что усиление «антибуржуйской» направленности хлебной монополии приведет к успеху. Несколько месяцев нахождения советских правителей у власти развеют иллюзии. Тем не менее продовольственная монополия Временного правительства готовила приход к власти крайних левых деятелей.
В целом власть оказалась не в состоянии контролировать выполнение закона от 25 марта 1917 г. Осенью у государственных продовольственников окончательно опустились руки. «Все нарушения положения о хлебной монополии оставались совершенно безнаказанными», — заявил в ноябре 1917 г. один из товарищей министра продовольствия С. А. Ершов.31 Простые люди в большинстве своем стали отрицательно оценивать результаты продовольственной политики Временного правительства и единодушно заявляли о ее провале.32 Они окончательно разочаровались в самой возможности получить какую-либо помощь со стороны государства и уверились в том, что их бросили на произвол судьбы. Происходил психологический перелом, ибо людям трудно было отказаться от привычного образа жизни, по сути стать нарушителями закона. Однако осенью уже многие тысячи жителей на свой страх и риск предпринимают экспедиции за провизией.
МЕШОЧНИЧЕСТВО: ЕГО ФОРМЫ И МАСШТАБЫ В 1917 г.
Первые признаки формирования мешочнического движения обнаруживаем уже через несколько месяцев после начала Первой мировой войны. Пользуясь возникшей тогда значительной разницей в ценах на продовольствие (до 100 %) между разными регионами мелкие хлебные спекулянты — мешочники «делали бизнес».33
Между тем начало собственно движения мешочников относится к 1917 г. Тогда оно получило широкое распространение. Впервые о серьезной «ходаческой опасности» («ходоки» — мешочники, раздобывшие разрешения на право закупки и провоза провизии для уполномочивших их коллективов) заговорили в мае 1917 г. На первых порах не очень-то задумывались о глубинных основаниях распространения нелегального снабжения, более того, по привычке его связали «с участием агентов немецкого шпионажа».34 Постепенно приходило осознание сложности и противоречивости явления. Кооператор и член экономического отдела Петросовета меньшевик-интернационалист Н. А. Орлов справедливо обратил внима
23
ние на то, что «мешочничество — атрибут хлебной монополии».35
Напомним, что причиной роста мешочнического движения не стал в первую очередь голод. Причины прежде всего обнаруживаем в порожденном войной и усугубляемом хлебной монополией дефиците отдельных видов продуктов. Не случайно нелегальное снабжение стало распространяться с мая 1917 г. Именно тогда Центральный продовольственный комитет принял решение о запрете выпечки и продажи белого хлеба, булок и печенья в целях экономии масла и сахара — вспомним о «хлебе равенства» Великой Французской революции. Тогда из Поволжских губерний в мешках повезли в крупные города эти ставшие дефицитными и потому желанными для населения продукты. Председатель нижегородской комиссии по передвижению войск Матрони уже в июне 1917 г. отметил в своем отчете: «Ежедневно на всех судах массовый привоз муки, булок и баранок с Низовья... Прорыв хлеба по всему фронту явление естественное».36 Матрони обращал внимание на «массовый характер» перевозки мешочниками пшеничного хлеба. По его словам, пассажиры, у которых обнаруживали до 10—12 пудов белого хлеба и баранок, в свое оправдание заявляли, что «они везут ... для себя». Наделе среди ходоков летом 1917 г. преобладали спекулянты, перевозившие съестные припасы в целях перепродажи.37
Рост нелегального спекулятивного снабжения был ускорен в связи с ростом инфляционных ожиданий россиян, вызванным утратой всякого доверия к финансовой политике и денежной системе государства. К осени российские деньги сильно обесценились; не в последнюю очередь процесс определялся и неудачами продовольственной политики государства. Этому содействовала также циркуляция слухов о скорых политических переворотах, катаклизмах.38 Периодические издания подогревали страсти. В частности, на страницах газеты «Волгарь», а также журнала Нижегородской продовольственной управы «Продовольствие» был помещен такой призыв: «Надеяться нечего, пусть каждый сам себя спасает и делает, что хочет».39
Инфляционные ожидания в 1917 г. приобретали апокалиптический характер. Народ попытался сохранить хоть что-то из своих денежных накоплений и принялся скупать «валюту» 1917 г. Самой устойчивой «валютной единицей» в то время был пуд хлеба; значит, требовалось срочно ехать в хлебные губернии или посылать туда ходоков. При этом мешочники денег не жалели. Стремились поскорее избавиться от них, отдавая крестьянам плодородных районов столько, сколько те запрашивали.
24
Мешочники гонялись не за любым, а главным образом за высококачественным товаром — городские потребители именно на него предъявляли спрос (проблема голода остро еще не стояла). В Екатеринодар, например, отправлялись исключительно за белой пшеничной мукой (так называемой сеянкой), на Южный Урал — за мукой, изготовленной из твердых пшениц с высоким содержанием белка. Конкуренция между мешочниками была слабой, хлеб на местах имелся в изобилии и продавался по низкой цене. Трудности были незначительны по сравнению с будущими испытаниями. Речь идет о «золотом веке» мешочничества, о котором бывалые ходоки впоследствии вспоминали с тоской.
Летом 1917 г. появляется группа мешочников, именуемая «потребителями». В то время к ней принадлежали деятельные и дальновидные жители сел и городов, которые постарались увеличить свои личные запасы провизии. Поскольку доверие к власти было подорвано и распространялись слухи о приближении голода, они на свой страх и риск предпринимали поездки за хлебом. Их примеру следовали соседи и знакомые, объяснявшие свои действия тем, что «все едут».40 При рассмотрении причин роста мешочничества на состоявшемся уже в ноябре 1917 г. Всероссийском продовольственном совещании голоду отводилось последнее место.41 В большинстве случаев гораздо более важную роль (наряду со стремлением получить спекулятивную прибыль) играла тяга многих людей к обеспечению «сытости в будущем», т. е. к накоплению необходимых продуктов.
Потребительское мешочничество становилось характерной чертой образа жизни значительной части населения. Население постепенно приучалось само заботиться о своем снабжении. Каждый, отправлявшийся по делам в деревню, запасался мешком. «Мука идет в небольших количествах, тащит ее в город чуть не каждый прибывающий в него из деревни», — сообщал в начале сентября бюллетень Тульского губернского продовольственного комитета.42
К тому же в осенние месяцы 1917 г. власти хлебопроизводящих губерний вводят запреты на отправку продовольственных посылок, которые служили важным подспорьем в снабжении населения съестными припасами. Это будоражило население и способствовало нарастанию мешочничества. По количеству участников потребительское нелегальное снабжение начинает преобладать. Хотя ходоки-спекулянты совершали регулярные и частые (раз в неделю) «челночные» поездки, все же в вагонах и на пароходах их численность была намного меньше численности мешочников-«потребителей», отправлявшихся за хлебом для себя и своих семей. Между тем в
25
отличие от спекулянтов «потребители» вынуждены были соблюдать «режим экономии»: экономили на взятках государственным контролерам, не тратились на приобретение легали-зовывавших провоз провизии документов. Вообще действовали на свой страх и риск, нередко становясь добычей мародеров всех мастей. Ясно, что много привезти домой им не удавалось. Вклад профессионалов в снабжение населения съестными припасами преобладал.
Каковы масштабы мешочнического движения в период его быстрого нарастания осенью 1917 г. Заслуживают ли внимания приводимые некоторыми очевидцами данные о «нашествиях» уже в то время сотен тысяч вольных добытчиков хлеба?43 В доказательство приводятся такие, например, данные: в конце октября—начале ноября 1917 г. на станцию Шихраны Цивильского уезда Казанской губернии ежедневно прибывало несколько тысяч, а на пяти станциях Челябинского уезда скопилось до 15 тыс. мешочников.44 Предполагается, что подобное происходило повсеместно. Однако эти факты говорили не столько о масштабах движения, сколько о бестолковости действий нелегальных снабженцев в революционном году, а именно о неразумной концентрации их в отдельных населенных пунктах. На упоминавшемся Всероссийском продовольственном совещании (ноябрь 1917 г.) представитель Екатери-нославской губернии Г. В. де Сен-Лоран свидетельствовал: «Сейчас у нас есть ходоки от пятнадцати-двадцати губерний...эта волна ходоков нахлынула на нас».45
Неумение правильно определить маршрут движения происходило из-за недостатка «профессионального» общения. Мешочники, как правило, еще не располагали широкими связями, соответственно не был налажен и обмен информацией. В большинстве случаев среди ходоков очень медленно распространялись сведения о состоянии цен и хлебных запасов на местах. В результате мешочники постоянно скапливались в одних и тех же местностях, подвергая себя дополнительным испытаниям и лишениям, а главное — сильно конкурируя друг с другом при покупке провизии у крестьян. Сотни тысяч мешочников появятся позднее.
Заслуживает доверия точка зрения известного экономиста Бориса Фроммета. В аналитической работе, посвященной изучению народнохозяйственной ситуации в России в 1917 г., он свидетельствовал о наличии десятков тысяч мешочников в последние месяцы того года.46 О «десятках тысяч ходоков» говорил и товарищ министра продовольствия В. Н. Башкиров на состоявшемся в начале ноября совещании в министерстве. Современникам и такие масштабы описываемого явления представлялись огромными. Тот же Башкиров поражался его
26
«грандиозным размерам».47 Первые признаки бури люди в 1917 г. принимали за саму бурю и потому преувеличивали масштабы нелегального снабжения. Еще и осенью 1917 г. мешочничество — движение народное, но не всенародное, и в этом отношении говорить о его всеобщности не стоит. Наблюдатели в то время лишь предвидели возможный массовый поход за хлебом. Один из них писал: «Население целых губерний готово подняться...миллионы голодных затопят юг».48
Циф|И>1 отражают довольно внушительные масштабы ме-шочнических перевозок, но только по отдельным направлениям и в некоторых местах. Так, с мая по декабрь 1917 т. на Киево-Воронежской железной дороге они равнялись 3.5 млн пудов хлеба.49 В октябре вольные добытчики хлеба транспортировали из Челябинского и Троицкого уездов Оренбургской губернии до 500 тыс. пудов зерна, из Екатеринославской губернии — до 1 млн. Из Самары в отдельные периоды ежедневно отправляли по 15—20 тыс. пудов зерна.50 Вспомним, что число подобных излюбленных мешочниками местностей был невелик и потому масштабы мелких нелегальных продуктовых поставок не стоит преувеличивать, несмотря на внушительность отдельных цифр.
К тому же нелегальное снабжение действовало еще в условиях конкуренции со стороны официальных и полуофициальных снабженческих структур. Об успешной деятельности кооперации уже говорилось. Кроме того, действовал полулегальный средний бизнес, не вписывавшийся полностью в систему хлебной монополии. Существовало, например, так называемое вагонничество — закупка и транспортировка од-ного-двух вагонов провизии представителями частных фирм.51 Дело было поставлено основательно. «Вагонники»-предприниматели рассылали по базарам хлебных районов своих эмиссаров, которые, не смущаясь высокими ценами, скупали оптом продовольствие и грузили его в вагоны. Конкуренция пока еще сужала размеры деятельности самоснабженцев и мелких перекупщиков. Впрочем, «вагонничество» в конце концов конкуренции не выдержало, поскольку в 1918 г. ситуация на дорогах станет такой, что к каждому вагону придется ставить по несколько охранников.
Между тем на приведенные выше отдельные данные о масштабах мешочнических перевозок то и дело ссылались работники продовольственного ведомства. При этом абсолютизировалась опасность со стороны вольных добытчиков хлеба. Думается, в 1917 г. стала складываться традиция, усвоенная впоследствии советскими служащими. А именно: представители власти, не решившие поставленных перед ними
27
задач, превращали мелкого нелегального снабженца в главное зло. Так, на Всероссийском продовольственном совещании (ноябрь 1917 г.) работник Министерства продовольствия по заготовкам в Казанской губернии Словецкий назвал мешочников, вывезших из этой губернии в общей сложности до 1.5 млн пудов зерна, «главной причиной, почему нельзя дать хлеб потребляющим губерниям». Однако продовольственни-ки противоречили сами себе. Тот же Словецкий указал, что «в губернии имеются миллионы пудов хлеба», и, стало быть, дело прежде всего сводилось к неспособности государства мобилизовать огромные наличные продовольственные ресурсы. На совещании представитель Уфимской губернии прямо признался: «Заготовка слабо шла и до появления мешочников».52 Нелегальный товарооборот в 1917 г. (не считая самых последних его месяцев) играл не главную роль. Попробуем оценить его «по гамбургскому счету». Допустим, в стране существовало даже несколько сот тысяч мелких нелегальных снабженцев. С учетом доставки ими в среднем по 4—5 пудов съестных припасов один раз в месяц они от силы могли перевезти несколько миллионов пудов. Если же исходить из данных, приводимых Б. Фромметом (относительно десятков тысяч ходоков), то эта цифра станет на порядок меньше. В любом случае она выглядит не слишком большой в сравнении с цифрой, характеризующей государственные хлебозаготовки (360 млн пудов).
Между тем в отдельных районах провизия мешочников в 1917 г. служила серьезным подспорьем в продовольствовании российского населения. Нелегальные поставки нередко освобождали людей от необходимости стоять по многу часов в «хвостах», помогали смягчить последствия все чаще повторяющихся (после корниловского мятежа) перебоев в поступлении продовольствия в регионы. Государство все хуже справлялось с проблемой транспортировки и распределения, в то время как нелегальные снабженцы доставляли продукты прямо к столу жителей, в их кладовые или на рынок. В последние месяцы 1917 г. ходоки доставили в Калужскую губернию почти 3 млн пудов хлеба, а государственные органы — 1156 тыс.53 Забегая вперед, отмечу: довольно скоро кризис приобретет тот характер, который принято называть системным, и государство повсеместно перестанет справляться с ситуацией — тогда значение мелкого и мельчайшего нелегального снабжения в каждом районе резко вырастет.
Теперь — о составе слоя мешочников в 1917 г. и прежде всего в его региональном аспекте. Активнее всех в нелегальном снабжении участвовали представители населения хлебо-потребляющего Московского региона. «Вторая столица» рас
28
полагалась на пересечении многочисленных транспортных путей. Туда устремлялись в поисках еды и в целях продажи провизии многие тысячи россиян. Внешним признаком московских вокзалов и железнодорожного узла с конца сентября стали крыши вагонов, усеянные мешочниками; всякому порядку на вокзалах и пристанях приходил конец. Инфляционные ожидания в крупных городах всегда выражены сильнее и соответственно тон в области спекулятивной деятельности задавали москвичи. К тому же среди них насчитывалось очень много незанятых и обладавших денежными запасами людей, привычных к торговым операциям. Наконец, мешочникам удавалось легко находить общий язык с московскими чиновниками — может быть, в Москве сильнее проявилась определенная историческая традиция поведения государственных служащих (патриархальная русская в отличие от бюрократической европейской). В 1917 г. город занял совершенно особое положение на нелегальном рынке. Вот что писал посетивший Москву 27 сентября житель Нижнего Новгорода Е. А. Дунаев: «Такое впечатление, будто Москва горит, на всех вокзалах толпы людей с корзинками, чемоданами, узлами. Не думайте, что это домашние вещи — это все спекулятивная мануфактура (закупленная на московских рынках для обмена на деревенский хлеб. — А. Д.)».54 Подобного ажиотажа в других городах не было и в помине.
Далее. Среди мешочников все более заметную роль играли жители тех районов, в которых государство не выполняло взятые на себя снабженческие обязанности. Не случайно, например, одно время мешочников называли «калужанами». В Калуге и ее губернии не было крупных фабрик, там проживало много стариков-пенсионеров, семей военнослужащих. Потому продовольственное начальство не обращало на этот регион особого внимания (в скором времени советские официальные снабженцы о нем попросту забудут). Хлебные эшелоны делали в губернии в основном транзитные остановки. Местные жители были вынуждены проводить время в экспедициях за провизией. Журнал Министерства продовольствия указывал осенью 1917 г. на передвижение «массы крестьянок» из Калужской губернии в Тамбовскую.55 Немного позднее, на рубеже 1917—1918 гг., увеличится поток добытчиков хлеба из Северо-Западного региона и соответствующее значение приобретет выражение «петроградцы».
Мешочничество в 1917 г. существовало в двух видах: индивидуальное и «ходачество». Вольные добытчики провизии еще только учились объединяться, создавать свои коллективы и потому среди них преобладали так называемые индивидуалы. Они представляли собой исключительно мешочников-«пот
29
ребителей» и работали по схеме «каждый за себя»; жители на свой страх и риск поодиночке отправлялись в хлебные экспедиции. В отличие от них ходоки получали полномочия от формальных или неформальных объединений горожан и крестьян (т. е. домовых комитетов, воинских частей, заводов, больниц и т. д.), имели на руках официальные разрешения на закупку и доставку продовольствия. В отдельных случаях группы ходоков возглавлялись членами продовольственных комитетов хлебопотребляющих губерний и представляли что-то вроде команд официальных мешочников.56 Ходоки занимались и потребительским, и спекулятивным промыслами. Особое значение приобретало «ходачество» солдатское и от домовых комитетов. В то же время государственные деятели, как правило, не старались разобраться в разновидностях мелкого нелегального снабженческого движения. Всех его представителей огульно зачисляли в разряд ходоков. Считалось даже неприличным анализировать данное явление. В этом, в частности, ярко проявилось высокомерное отношение служителей власти к простому люду, барское упрямое нежелание внимательно разобраться в истоках его неофициальной хозяйственной самодеятельности.
Между тем несомненный интерес представляют социальный облик и структура разраставшегося сословия мешочников 1917 г. Среди вольных добытчиков хлеба были различные группы населения, за исключением преподавателей учебных заведений, земских служащих, духовенства, кооперативных работников.57 Кстати, в 1918 г. и эти профессиональные группы вольются в армию участников нелегального снабжения.
Сначала самостоятельной добычей провианта стали активно заниматься крестьяне хлебопотребляющих губерний,! ибо они уже в 1917 г. непосредственно столкнулись с проблемой голода и вынуждены были сами спасать себя. Характеризуя социальный облик мешочников, один из источников в ноябре отмечал: «Со многих станций ежедневно вывозятся запрещенные к вывозу продовольственные продукты... в виде ручного багажа женщинами и солдатами».58
Нелегальное снабжение в 1917 г. нередко становилось женским занятием. Это обстоятельство отличает социальный состав вольных добытчиков провизии в то время. Значительная часть мужчин тогда еще была востребована в промышленности, армии и сельском хозяйстве. Летом среди мешочниц преобладали мелкие торговки из городов и с железнодорожных станций. Они добывали провизию прежде всего в целях спекуляции. Их называли «плакальщицами». И вот почему. Крестьяне и сотрудники волостных комитетов хлебных рай
30
онов еще с опаской обходили запреты на торговлю. Однако они жалели «ходачек», которые, выдавая себя за солдатских вдов, вымаливали — «выплакивали» хлеб.
Поздней осенью мешочницы уже в основном стали относиться к разряду так называемых «потребителей». Периодическая печать, в частности, сообщала о массах крестьянок из голодающей Калужской губернии.59 Между тем удельный вес женщин среди работников нелегального снабжения в тот же осенний период стал быстро сокращаться. Для них поездки в хлебные районы становились все более затруднительными из-за нарастания сложностей передвижения по стране. К тому же в результате демобилизации армии, роста безработицы не у дел оказалось множество мужчин, которые и занялись мелкой торговлей провизией, спекулятивным мешочничеством.
Важнейшая роль в развитии мешочнического промысла принадлежала солдатам. Прежде всего, они помогали перевозить продукты ходокам. Последние платили деньги или отдавали часть провизии военнослужащим и без опаски в их теплушках перемещали съестные припасы с юга в центральные губернии.60 Вместе с тем в 1917 г. среди добытчиков хлеба, главным образом среди профессионалов-спекулянтов, был очень высок удельный вес самих солдат. Многие располагали «первоначальным капиталом», достаточным для покрытия расходов на регулярные экспедиции в деревни. Они неплохо заработали, продавая воинские провиант и имущество. Осенью дело дошло до активной торговли солдат с неприятелем. Обратимся к документу — докладу интендантства Северного фронта, направленному в Ставку главного командования. В нем указываются местности, где на протяжении многих верст между «своими» и «чужими» окопами сооружены «форменные рынки с ларьками». Днем и ночью велась оживленная торговля. Немцы покупали продукты питания, а расплачивались спиртными напитками, российскими деньгами и кредитными билетами. Из тыловых интендантских складов солдаты переправляли к передовым позициям обозы с продовольствием. Показательно, что начальники интендантства понимали бесполезность требований прекращения этой торговли и предлагали всего-навсего «обратиться к противнику ввести торг в надлежащие рамки».61 Разболтанность нижних чинов, хаос в войсках к исходу 1917 г. достигли апогея.
Под видом поездок в краткосрочные отпуска солдаты отправлялись из своих городских гарнизонов за хлебом. О них министр продовольствия С. Н. Прокопович рассказывал в октябре 1917 г.: «С отпускными солдатскими билетами люди в серых шинелях, совершенно беззастенчиво врываясь в поезда, делают систематически один рейс за другим, закупают хлеб
31
и привозят его».62 По свидетельству Прокоповича, такие «отпускники» еженедельно предпринимали экспедиции за хлебом. Они брали с собой жен и детей — вместе можно было больше привезти продуктов.
Распространилось солдатское «ходачество». Воинские части посылали своих делегатов в хлебные губернии, снабжали их документами своих комитетов и собранными вскладчи-ну деньгами. Доставленную таким образом в гарнизоны провизию солдаты нередко продавали на городских базарах.63 Газета «Питер» 15 декабря 1917 г., в частности, констатировала: «Базарные торговцы, арендующие у города за бешеные цены на площадях столицы места под торговлю, хотят уже прикрывать лавочки из-за невозможности конкурировать с „товарищами" в серых шинелях, торгующими „беспошлинно"».64
Участие в нелегальном снабжении стало главным занятием определенной части солдат. Военнослужащие были сплочены и вооружены, не считались ни с какими властями, деятели продовольственных комитетов оказывались перед ними беспомощными.65 Разложившаяся армия стала носительницей разрушительных начал в общественной жизни. Запреты на перевозку провизии ее представители игнорировали, сплошь и рядом применяли насилие по отношению к администрации. Мешочничество военнослужащих усугубило дезорганизацию на железных дорогах, на водном транспорте. Вместе с тем оно содействовало отвлечению представителей «серошинельной» массы от участия в анархических акциях.
Солдатское «ходачество» представляло собой противоречивое явление. В последние месяцы 1917 г. оно стало спасительным для многих провинциальных городов и хлебопотребляющих сельских районов. «Спекулирующие солдаты, обратившие мешочничество в особого рода промысел, приносят населению громадную пользу. Не будь их, ужасы голода проявились бы раньше и выявились бы с гораздо большей силой», — утверждала на рубеже 1917—1918 гг. газета «Русские ведомости».66
Из солдатских «ходачества» и «отпускничества» выросло масштабное профессиональное мешочничество 1918 г. Разъезжавшиеся по домам демобилизованные или дезертировавшие солдаты, привыкшие к занятиям «челночной» торговлей, прикупали по несколько мешков муки. В родных деревнях и городках, выгодно распродав провизию и не найдя достойного, по их мнению, места для применения своих сил, они посвящали себя целиком занятиям мешочничеством. К тому же «серые шинели» играли роль бродильного элемента в деревне. По их примеру мешочниками-профессионалами ста
32
