ванные продукты. Показательно, что в периодической печати и в архивных документах сообщается об отправке реквизиционными отрядами хлеба «в наиболее голодающие губернии» или о направлении его для раздачи среди «голодающих», в «учреждения губздрава и наробраза», но нигде не говорится о получении потребителями изъятой у нелегальных снабженцев провизии.130 При этом вряд ли стоит бросать камни в продо-вольственников и изображать их исключительно злостными расхитителями. Продработники понимали, что большая часть изъятой у нелегальных снабженцев провизии обречена на гибель. Они принимали во внимание долговременность учета, перегрузки, сортировки, распределения, доставки продовольствия при бесконечных недостатках организационного механизма. И предпочитали использовать продукты в собственных целях.
Масштабы «приватизации» реквизированного продовольствия, по всей видимости, были очень велики во всех без исключения регионах страны. Так, например, 20 апреля 1918 г. комиссар Петроградского округа путей сообщения в телеграмме на имя наркома своего ведомства с тревогой указывал на огромные «возможности злоупотребления реквизированными продовольственными продуктами, кои лицами реквизирующими продаются по произвольной цене или оставляются для собственных надобностей».131 В частности, подобным образом использовалось до 90 % провизии, отнятой у пассажиров петроградскими заградительными формированиями в середине 1918 г.132 Эти данные заслуживают серьезного внимания. Они стали результатом исследования, проведенного петроградскими правыми эсерами, на которых казенный оптимизм, повелевающий быть весело настроенными (используем афоризм Козьмы Пруткова), не распространялся.
Многочисленные факты сокрытия и хищений отнятого у мешочников продовольствия выявились в ходе массовой проверки центральными ведомствами деятельности 2-й продовольственной дивизии, действовавшей в Тамбовской губернии. Она считалась епархией столичных продовольственни-ков и потому туда во второй половине 1918 г. направили многочисленных уполномоченных Наркомпрода и Московского городского продовольственного комитета. В итоге выяснилось, что у мешочников фактически изъяли столько же продовольствия, сколько заготовили в деревнях и селах, а именно до 10 млн пудов.133 И это только в одной хлебородной губернии! Думается, такие цифры отражают истинное положение дел.
На рубеже 1918—1919 гг. Наркомпродом и Наркоматом Рабоче-крестьянской инспекции была проведена ревизия де
93
ятельности заградительных отрядов за целый год. Подводя ее итоги, нарком продовольствия А. Д. Цюрупа в разосланной продовольственным организациям циркулярной телеграмме писал: «Два месяца контролеров-инструкторов и членов рабочей инспекции по обследованию деятельности заградительных отрядов показали, что эта деятельность не стоит на должной высоте». Особо подчеркивалось: «...реквизиция продуктов производится без регистрации и выдачи установленных квитанций», а неучтенные продукты расходуются командирами и бойцами «для собственного потребления».134
Итак, роль мешочников в опосредованном снабжении населения многократно больше, нежели она определена цифрами, которые обозначают лишь тенденцию и прежде всего — динамику роста изъятий мешочнического хлеба. Журнал «Продовольственное дело» сообщал: в январе 1918 г. у мешочников на железной дороге было реквизировано грузов на 2 млн р., в апреле — на 25 млн, в мае — на 30 млн. За 5 месяцев увеличение составило 1500 %.
Наконец, особое место занимают данные о масштабах реквизиций мешочнического хлеба, добытые аналитиками Наркомата продовольствия. По предположениям Наркомпро-да, только за полтора месяца (вторая половина июня—июль 1918 г.) заградительно-продовольственные отряды реквизировали до 2 млн пудов продуктов.135 Государство, как теперь очевидно, получило меньшую часть.
Заслуживает внимания подход Н. Д. Кондратьева, расчеты которого учитывали в своих выкладках деятели и исследователи Наркомата продовольствия. Николай Дмитриевич полагал, что лишь каждый второй мешочник возвращался домой с хлебом.136 У половины отбирали продукты всевозможные «заградители» и «реквизиторы», которые в конечном счете легальным или нелегальным способами доставляли часть «конфиската» потребителям сел и городов. Следовательно, приходим к выводу: в основном продукты прямо или опосредованно (т. е. через заградотряды) население получало от мешочников. По крайней мере это полностью относится к 1918 г. Такой вывод вполне согласуется со многими фактами.
Тем не менее следует особо подчеркнуть: «заградовское» (опосредованное) снабжение отнюдь не стало органическим дополнением нелегальному мешочническому.
Во-первых, заградительные отряды транжирили государственные деньги, нередко их бойцы попросту пропивали реквизированные товары. Выше отмечалось, насколько дешевле обходилась заготовка подуктов ходоками. Некоторые «старые» продовольственники указывали на парадоксальное явление: содержание продовольственных и реквизиционных
94
отрядов обходилось дороже, чем закупка государством хлеба по ценам вольного рынка и продажа его по твердым ценам населению.137
Во-вторых, реквизиторы сплошь и рядом не могли решить те задачи, которые оказывались по силам торговцам-мешочникам. У них не получалось «мобилизовать» скрытые съестные припасы, т. е. выявить и передать государству провизию. В функции реквизиционно-продовольственных отрядов входили поиск и конфискация продуктов на станциях, на городских складах, в кладовых магазинов.138 И при этом они сильно проигрывали коллективам нелегальных снабженцев. Мешочники-профессионалы быстро «вытаскивали» неиспользованные товарные запасы на белый свет.
В-третьих, далеко не всегда реквизированный хлеб доходил до потребителя. Реквизиторы не могли и не умели хранить и транспортировать его. Вот авторитетное мнение члена коллегии Воронежского губернского продовольственного комитета Паршина, высказанное им на заседании губпродкома 9 сентября 1918 г.: «Личным обследованием реквизиционных складов установлено, что печеный хлеб поступает на склады в испорченном виде и не только к хранению, но и к немедленному употреблению негодным».139 В самом деле, отнять у мешочников хлеб, годный к использованию лишь в течение нескольких дней, и держать его неделями на складах и в вагонах — означало погубить продукт. Ведь изготавливать из печеного хлеба сухари никто, кроме самих ходоков, не стал бы. Однако чиновников судьба хлеба не интересовала. Из сказанного следует, что во многих случаях заградительные отряды не только не содействовали налаживанию продоволь-ствования населения, но и сводили на нет достижения мешочников.
Теперь о следующей важной и специфической для нелегального снабжения характеристике. Оказалось, что только мешочники имели возможность доставлять продукты из-за фронтов гражданской войны. Кстати, эти продукты «реквизиторы» отнимали с легким сердцем, поскольку все, что поступало с территории врага, считалось трофеями. И уж, конечно, докладов на этот счет не составлялось.
Несмотря на реквизиции, мешочники продолжали ввозить съестные припасы из небольшевистских районов. Их упорная работа отчасти компенсировала губительное действие процесса распада страны на «продовольственные республики».
За пределами большевистской территории концентрировались огромные запасы продовольствия. Так, для прокормления населения промышленных центров и хлебопотребляющих губерний с весны 1918 г. и до сбора нового урожая
95
требовалось около 70 млн пудов, тогда как избыток хлеба только от урожая 1917 г. составлял на Украине 510 млн пудов, на Северном Кавказе 131 млн пудов, в Западной Сибири и Степном крае 130 млн пудов и в прочих губерниях — 70 млн.140 Все области, кроме «прочих», отошли от Советского государства. Следовательно, на большевистской территории запасы точно соответствовали потребностям; однако в условиях гражданской войны, господства анархии полностью использовать ресурсы оказалось невозможным. Сам В. И. Ленин осознавал данное обстоятельство: указывая на то, что хлеб имеется в достаточном количестве, вождь связывал успех в его распределении с освобождением «от мешочников и хулиганов».141
За границами «Совдепии» наблюдалось изобилие провизии в магазинах и на рынках. Оно изумляло прибывавших из центральных и северных районов россиян. По свидетельству писателя В. Шкловского, у пришельцев из РСФСР текли слюнки при виде экзотических для большевистской стороны «желтых булок, красной колбасы, синего колотого сахару».142 По мере удаления от границ Советского государства картина продовольственного изобилия становилась все более красочной. 26 июня 1918 г. венская газета «Arbeiter Zeitung» писала: « ...вид белого хлеба, который крестьяне продают на улицах Киева, золотистые горы масла на полках магазинов, крынки густых сливок производят несколько ошеломляющее впечатление».143 Неудивительно, что мешочники любой ценой старались очутиться в таком благословенном крае.
Продукты в районах, не подчиненных большевикам, были легкодоступны. Ранее упоминалось, что осенью 1917 г. свобода торговли была провозглашена на Южном Урале. Сложнее обстояло дело на Украине: генеральный секретариат украинской Центральной рады в конце 1917 г. подтвердил необходимость продовольственной монополии, но уже правительство гетмана Скоропадского весной 1918 г. ее упразднило.144 В 1918 г. свобода торговли торжествовала на большей части несоветской территории. Вот выдержка из утвержденной Уфимским государственным совещанием «Программы работ Временного правительства в области народнохозяйственной»: «В сфере продовольственной политики — отказ от хлебной монополии и твердых цен, с сохранением нормировки распределения продуктов, имеющихся в недостаточном количестве. Государственные заготовки при участии частноторгового и кооперативного аппарата».145
В неподвластных большевикам регионах упомянутая нормировка выражалась отнюдь не в огосударствлении торговли и запасов товаров. Продавцам никто не собирался указывать,
96
куда, кому, в каком количестве и по какой цене продать хлеб. Но устанавливалось определенное соотношение между отпускными и рыночными ценами. Причем разница между последними была очень существенной и достигала 250—300 %.146 Подобный порядок регулирования хлебной, мясной и масляной торговли ввели правительства Всевеликого войска Донского, адмирала А. В. Колчака. Однако и введение максимума цен рассматривалось как переходная мера. Если в целом хлебная монополия в Сибири была ликвидирована в августе 1918 г., то 10 декабря постановлением правительства А. В. Колчака отменялось государственное регулирование хлебной, мясной и масляной торговли. «Торговля соответствующими продуктами в пределах Российского государства производится свободно по вольным ценам», — торжественно провозглашалось в этом постановлении.147 Данное указание проводили в жизнь подчинявшиеся адмиралу правители, в частности А. И. Деникин. Выражавшая точку зрения дени-кинского правительства газета «Крестьянское дело» писала в 1919 г.: «Отмена твердых цен, несомненно, окажет самое благодетельное влияние на снабжение городского населения. Крестьяне, зная, что ничто не будет препятствовать свободной хлебной торговле, гораздо охотнее повезут его в город и выпустят на рынок».148 Так и получилось. Вопрос о голоде на «белой» территории не стоял.
Вождь большевистской партии, говоря о продовольственном изобилии в несоветских регионах, на первое место в ряду причин данного явления поставил наличие «богатой хлебом местности» и лишь на второе место — разрешение «свободы торговли, свободы восстановления капитализма».149 Думается, это второе является главной причиной. Когда в начале 1919 г. на Украине и в западных губерниях России, присоединенных к РСФСР, была введена продовольственная монополия, там незамедлительно начался стремительный рост дороговизны и надвинулась голодная угроза. За четыре месяца после введения там большевистской продовольственной монополии рубль обесценился в 5 и более раз. Пуд знаменитого украинского сала, стоивший в марте 300 р., в июле торговцы едва уступали за 1400 р. К тому времени цены в благополучных еще недавно Харькове, Киеве, Одессе, Минске, Риге становились такими же, как в Москве и Петрограде.150 При этом разительный контраст по-прежнему представляло положение на небольшевистских территориях. По воспоминаниям очевидцев, в районах, в которых при «красных» трудно было купить кусок хлеба, довольно скоро после прихода деникинских войск и фактической ликвидации продовольственной монополии повсеместно развертывалась бойкая торговля разны-
4 А. Ю. Давыдов
97
ми съестными припасами, прекращались перебои в обеспечении продуктами по доступной для большинства жителей цене.151
Главным препятствием на пути мешочников была хлебная монополия, однако с ее устранением взлета мелкого нелегального снабжения на свободных от большевиков территориях не произошло. Организаторами свободной торговли стали не мешочники, а прежде всего кооператоры. К концу 1918 г. в Донской области насчитывалось 11 союзов потребительских кооперативов и один союз смешанного типа, т. е. обслуживавший потребительскую кооперацию области; дело дошло до разработки в войсковом правительстве планов создания Министерства кооперации. Активно развивалась кооперация в Сибири. Цены в сибирских потребительских обществах, как правило, были на 30—50 % ниже, чем в частноторговых заведениях. Рыночная конкуренция сдерживала рост дороговизны. С апреля 1918 г. по апрель 1919 г. в Сибири цены на продукты полеводства выросли всего лишь в 3.5 раза, животноводства — в 2 раза, а в отдельные месяцы они даже снижались.152 В то же время во всех губерниях Советской России (в том числе хлебородных) цены росли стремительно. В небольшевистских местностях рыночная конкуренция, «мягкое» вмешательство со стороны государства, использование старого аппарата торговли содействовали созданию нормальной распределительной системы.
Все это не означает, что мешочничество на несоветской территории отсутствовало. Оно развивалось в тех «рыночных нишах», которые по тем или иным причинам не могли быть заполнены кооператорами и крупными или средними частными торговцами. Так, приоритетом для сибирских капиталистов и кооператоров было производство и распределение продовольствия. Нехватку же на рынке одежды и обуви устраняли в том числе и мешочники, которые стали «делать бизнес», провозя товар в баулах и чувалах из Маньчжурии. При этом все более значительная часть мешочников в погоне за наибольшей прибылью, пользуясь свободой передвижения, шла на риск и добиралась до советской территории с тем, чтобы там нелегально продать свой товар.
«Белые» местности притягивали ходоков из «красных» районов: проблем с закупкой и перевозкой продуктов там не существовало, а пересечь разделявшую враждующие стороны линию знающему человеку во многих случаях не стоило особого труда. В 1918 г. отсутствовали фронты с их передовыми позициями, существовали же анархически организованные опорные пункты — так называемые завесы. С лета 1918 г. мешочники стали привозить продовольствие из районов, кон
98
третируемых чехословаками. Это стало массовым явлением. Так, по воспоминаниям И. Гордиенко — бойца разгромленного чехословаками под Казанью заградительного отряда, он и его товарищи под видом мешочников, и смешавшись с ними, пробирались «через вражеский стан».153 В Тюмени и Челябинске образовались таможенные пункты, в которых с мешочников взимали пошлины. Заплатив до 30 % от стоимости мешков с зерном, ходоки провозили их в Европейскую Россию. Было выгодно и небольшевистским властям, и мешочникам.
Более того, одно время исключительно мешочнические транспорты связывали хлебородный юг с центром страны. Ничто не могло стать непреодолимой преградой для групп мешочников. Когда пресеклось пароходное движение по Волге, мешочники использовали свой водный транспорт. Из Ставропольской губернии, где летом 1918 г. имелось не менее 20 млн пудов хлебных излишков, ходоки через Астраханские степи добирались до устья Волги и далее их продовольственный маршрут пролегал в глубь России. Даже Сталину, создавшему камышинский кордон, не удалось остановить их движение. Сталинское подразделение, состоявшее из 100 латышских стрелков, специализировалось как раз на изъятии у мешочников продуктов, доставленных с вражеской территории.154
Исследователь гражданской войны Б.Чистов в 1936 г. писал о масштабах и направлениях «ходаческих» экспедиций на несоветские территории: «В прифронтовую полосу шли целые армии мешочников, как действительно голодающих, так и спекулянтов. Эти армии двигались в Заволжье, вниз по Волге и обратно, невзирая на фронты гражданской войны... Враждующие стороны пропускали через фронты баржи, наполненные этими людьми».155 Еще раз убеждаемся, что размеры продовольственного обеспечения голодного центра страны за счет нелегальной переброски продуктов из несоветских регионов были весьма значительными.
В целом масштабы мешочнического продовольствования населения значительно превосходили все определяемые политиками или статистиками цифры. С учетом еще и так называемого опосредованного снабжения в отдельные периоды вольные добытчики почти полностью обеспечивали потребителей провизией. Жители убеждались в существовании закона «русской смуты»: чем меньше мешочников, тем больше голода. Наоборот, успехи мешочнического движения были в большинстве случаев связаны с преодолением голодной угрозы. Обратимся к недавно опубликованным секретным документам.
99
Из информационного листка № 44 отдела местного управления НКВД узнаем о положении в 1918 г. в селении Крестцы Новгородской губернии после подавления там крестьянского бунта и установления жесткого порядка, связанного, в частности, с ликвидацией мешочничества: «Сейчас все спокойно. Власть Советов крепка. Продовольствия нет. Население голодает».156 А вот совершенно иная картинка, изображенная в еженедельной сводке секретного отдела ВЧК № 18 за 23— 31 августа 1919 г. В сводке следующим образом характеризовалась ситуация в Маленковском уезде Владимирской губернии: «Продовольственной нужды в уезде не ощущается, ибо кругом кипит спекуляция. Из Тамбовской губернии мешочники везут хлеб, поддерживая спекулятивную атмосферу».157 Нелегальное снабжение не имело альтернативы. Получалось во многих случаях так, что самодеятельность в сфере поставок и распределения съестных припасов спасала народ от гибели.
Теперь попытаемся сравнить масштабы нелегального снабжения в России и за рубежом. Существовала ли какая-то взаимосвязь между русским мешочничеством и нелегальным снабжением на Западе? Поставим вопрос даже так: можно ли мешочничество назвать особым российским явлением? Известно, что в рассматриваемый период оно развилось главным образом в двух странах — в потерпевших поражение в мировой войне России и Германии. Здесь больше всего выросла дороговизна и упали доходы населения, системы распределения и снабжения оказались существенно деформированными. По данным академика С. Г. Струмилина, реальный заработок немецкого рабочего упал до 36 % от уровня 1913 г. (русского — до 30 %).158 Люди делали попытки выживать самостоятельно. Газета «Vorwarts» осенью 1918 г. сообщала о положении в Германии: «Едва ли не каждый гражданин пользуется услугами спекулянтов.»159 Так обстояло дело в последние месяцы 1918 г., когда немцы совершили свою революцию.
Вместе с тем «спекулятивная» ситуация в Германии значительно отличалась от российской. Объемы нелегальных перевозок продуктов были гораздо меньшими. Показательно, что вместо мешочничества развилось «сумочничество». Следует принять во внимание сохранение в основном четко функционирующей немецкой государственной организации, в частности, военное пайковое распределение немцы стали планомерно вводить еще с 1915 г. Поэтому и проблема голода не была такой безнадежно неразрешимой, как в России. Жители Берлина, например, летом—осенью 1918 г. получали в среднем по карточкам не менее 2 кг хлеба в неделю, а также некоторое количество капусты, брюквы, моркови на человека. В итоге количество спекулятивных товаров не превысило
100
половины всех товаров, вращавшихся на рынке.160 Напомним, что, по мнению специалистов, жесткое регулирование цен влияет на рынок лишь до тех пор, пока количество спекулятивных товаров не превышает половины всей обращающейся на нем продукции.161 Не случайно В. И. Ленин упорно не соглашался признать за мешочниками поставку более половины провизии.
Однако, как определялось выше, в России в отличие от Германии этот «половинный» рубикон был оставлен далеко позади. Соответственно хлебная монополия стала экономическим абсурдом, катализатором процесса общественной энтропии. Аппарат общественного снабжения работал вхолостую. Так, одна «государственная рука» держала твердые цены, а другая выдавала горожанам заработную плату «натурой» — сапогами, корытами, кирпичами, колесами, хомутами, тарантасами, клюквой и даже... женскими комбинациями; список натурвыдач состоял из 185 названий.162 Одно абсолютно исключало другое. Бесчисленные подобные противоречия оставалось разрешать только насилием. Возвращаясь в этой связи к сравнению положения России и Германии, напомним слова М. М. Пришвина: «Организация держала германский народ, насилие держало русский».163
В условиях Германии меры административного пресечения мешочничества имели успех, хотя по форме они не так уж и радикально отличались от российских. Например, в 1918 г. власти Бранденбурга задерживали частных лиц за провоз хлеба из деревень в город; в Баварии люди, уличенные в запрещенном законом приобретении и провозе съестных припасов, подвергались высылке. Но при этом в Германии спекуляция резко сократилась.164 В России же подобные мероприятия приводили к обратному результату — к нарастанию общественной анархии. Причина коренилась в крайней слабости нашей государственной организации. Россия — это страна, в которой в силу радикального отрыва верхов от низов действия властей сплошь и рядом приводят к совершенно незапланированным (нередко к противоположным) результатам.
Чрезвычайно показательно, что среди спекулянтов-мешочников в Германии преобладали русские люди. Вот примечательное свидетельство (правда, относящееся к маю 1920 г.) из «Дневников» писателя М. М. Пришвина: «Приехал из Германии вестник... Много русских там живет, они первые нарушают порядок карточной системы, они спекулируют, и немцы смотрят на них с презрением. Русские и там живут день ото дня в ожидании конца большевиков».165 «Нарушение карточной системы» в Германии в то время означало поездки «Ins Gryne», в деревни за хлебом. Объясняется распростране
101
ние именно русского мешочничества в Германии так: 1) в России мешочничество стало образом жизни и у жителей выработалась стойкая привычка к занятиям им, 2) чужеземцам в Германии было чрезвычайно затруднительно найти достойную работу, 3) надеясь на скорое падение большевизма и возвращение на родину, многие русские люди занимались делом, которое не жалко бросить, т. е. спекулировали, привозили из деревень и продавали продукты. Девятый вал мешочничества перехлестнул за пределы России.
Деятели советской власти считали государственное снабжение реальной и «здоровой» альтернативой анархическому нелегальному снабжению.
Вожди исходили исключительно из осознания опасности конкуренции со стороны мешочников. Они полагали, что, стоит устранить нелегальное снабжение, и крестьянский хлеб потечет в государственные закрома. При этом недооценили непреодолимое стремление крестьян к саботажу хлебной монополии. Сельские жители нашли альтернативу государственным хлебозаготовкам и помимо мешочничества. Крестьяне занялись массовым самогоноварением, т. е., говоря научным языком, «выкуркой водки путем отгонки спирта из заквашенных хлебных продуктов».166 Этот «промысел» поглощал не доставшийся мешочникам хлеб. Он и представлял подлинную угрозу для общества.
В изучаемый период изготовленные кустарным образом спиртные напитки называли «самоеидкой», «кумышкой», «самокруткой». Производителей их в народе зачастую именовали «химиками», «кумышковарами».167 До 1915 г. российская деревня не знала самогона. Однако в период Первой мировой и гражданской войн страна втянулась в самогонную вакханалию. Кустарное, примитивное производство спиртных напитков вызывало излишние траты хлеба, картофеля, сахара. Это значительно обострило продовольственную проблему и приблизило наступление голода.168
Некоторое распространение кумышковарение получило в 1917 г. Часть зерна шла на приготовление солода и браги. Пример подавали солдаты разлагавшейся российской армии. При воинских частях стали создаваться своего рода подсобные хозяйства — самогонные «заводы»; на передовых позициях «серые шинели» скучали и предавались пьянству. Слабость государственных органов становилась предпосылкой распространения социального зла. Иногда винокурение переставало быть тайным, поскольку милиционеры не только ему не противодействовали, но и сами пьянствовали.169
В 1917 г. в большинстве деревень хлебородных регионов имелось по одному двору, где гнали самогон — для «внутри-
102
деревенского» потребления. Критериев оценки распространения явления не существовало (не с чем было сравнивать), и оно представлялось весьма грозным. «Тайная выкурка спирта принимает большие размеры», — писал в сентябре журнал «Продовольствие и снабжение» в статье с символическим названием «Куда идет хлеб?».170
Уже в 1917 г. тенденция широкого распространения опасного процесса стала вполне реальной. Так, появились сельские районы с поставленным на поток кумышковаре-нием. В отдельных деревнях в каждой избе варили кумыш-ку. Неоднократно в печати упоминался Моршанский уезд в Тамбовской губернии, где ежедневно на производство самогона тратилось до 20 вагонов хлеба.171 И вместе с тем в то время каждый раз находились конкретные объяснения распространения зла в том или ином населенном пункте. Например, в деревне проживал наладивший производство самогонных аппаратов мастер; его называли «инструктор по кумышке». В одном селе изготовлением сивухи занимались члены продовольственного комитета и склоняли к этому соседей. А в Моршанском уезде действовала организация во главе с чиновником акцизного управления, которая размещала заказы на производство самогона среди крестьян и наладила его сбыт.172
Однако вряд ли относительно 1917 г. стоит вести речь о массовом самогоноварении, хотя современники и абсолютизировали наметившуюся тенденцию. Сравнивая ситуации мирного времени и революционного года, они приходили в ужас. Восклицали: «все кругом пьяно», «идет дикая пьяная пляска», «крестьяне не дают городу хлеба и колоссальное количество пудов ржи и картофеля идет на перегонку спирта» и т. д.173
Реалистически оценивали положение некоторые официальные документы. По данным обзора продовольственного положения на местах за сентябрь—октябрь 1917 г., составленного Особым организационным отделом Министерства продовольствия, в качестве одного из разрушавших продовольственное снабжение факторов только «обозначилось» потребление хлеба на винокурение. И то не повсеместно, а в 8 регионах: Витебской, Казанской, Томской, Орловской, Тамбовской, Саратовской, Симбирской губерниях и в Области Войска Донского. На страницах документа встречаем такие осторожные формулировки: «Местами сильное развитие винокурения».174 Оказалось, во всей огромной Области Войска Донского «ежедневно перекуривались на самогон сотни пудов (всего-навсего. — А. Д.) хлеба и кишмиша».175 Это была капля в море в сравнении с масштабами недалекого будущего.
юз
Ситуация резко изменилась в конце 1917—1918 гг. Много раз сельчане, проявив законопослушание и привезя в хранилища продовольственных комитетов свой хлеб, становились свидетелями гибели его из-за неналаженности хранения и вывоза. Поэтому если не появлялись вовремя мешочники, то начинали вовсю работать самогонные аппараты. В Тамбовской губернии, например, в конце 1917 г. остаток заготовленного губпродкомом и начавшего портиться хлеба был разобран крестьянами и, как сообщает источник, «весь пошел на самогонку». А в июне 1918 г. Е. Ярославский без всяких преувеличений указывал на потребление в хлебных деревнях в «самогонных целях» уже миллионов пудов зерна.176
Самогоноварение оказалось очень выгодным делом, и крестьяне получали двойную и тройную прибыль. Ликеро-водочные предприятия не работали, а спиртовые запасы были выпиты или уничтожены. Вместе с тем сложились социально-психологические предпосылки алкоголизации общества. Люди переживали страшные события и нуждались в постоянном восстановлении истрепанных нервов. Кроме того, одну из причин распространения пьянства писатель М. А. Осоргин правильно обнаруживал в рационе питания революционного времени: «...под селедку и воблу (широко употребляемых тогда в пищу. — А. Д.) страстно хотелось водки».177 Крестьяне повезли самогон в города. По виду они напоминали мешочников, да к тому же, случалось, фляжки запекали для конспирации в хлебные буханки.178
Современники отчетливо осознавали взаимосвязь между распространением кумышковарения в том или ином районе и сокращением легального и нелегального привоза провизии из него. Так, 31 декабря 1917 г. московский журнал «Продовольственное дело» сообщал: «Весь свободный от потребления на местах хлеб исчез с рынка, спрятан от продажи и вдали от постороннего глаза перегоняется на спирт».179 В том же солидном периодическом издании в марте 1918 г. отсутствие подвоза хлеба из Сибири объяснялось широким распространением курения самосидки в деревнях.180
Вот как объяснил ситуацию один советский автор в 1986 г.: «Когда не представлялось возможности продать хлеб по спекулятивным ценам, озлобленное кулачество шло на открытое его уничтожение (пускало на самогон. — А. Д.)».т Истина выражена почти эзоповым языком.
До недавнего времени мы мало знали о самогонном промысле. Выполняя социальный заказ, исследователи советского периода старались представить масштабы самогоноварения в уменьшенном виде. Самогонщиков изображали кулаками-одиночками и отдельными «классовыми врагами пролетариа
104
та», снабжавшими лишь обеспеченный слой городского населения спиртными напитками. Только в 1990-е гг. историки смягчились и стали признавать «массовый характер» самогоноварения.182
На деле угроза приобрела огромные масштабы. В некоторых сельских областях крестьяне вскладчину строили винокуренные заводы, которые были оборудованы даже свистками для оповещения сельских жителей об изготовлении очередной партии самогона. Газета «Солдат, рабочий и крестьянин» (1 июня 1918 г.) опубликовала яркий рассказ очевидца, который, приехав в село, «увидел нечто невообразимое: чуть не в каждом дворе гонится самогон, процветает пьянство, уничтожаются тысячи пудов хлеба». Такие картинки — до того довольно редкие — становились все более привычными. В частности, в среднем каждая людная деревня Уфимской губернии расходовала на выкурку спирта 100 пудов хлеба в неделю. В Воронежской губернии крестьяне села Старая Тишанка ежедневно расходовали на самогон 75 пудов зерна, что составляло дневной рацион небольшого городка.183
Только за первую половину 1918 г. кумышка была произведена из зерна, оцениваемого в несколько миллиардов рублей. Поражают данные по отдельным крупным регионам. В Алтайской губернии, например, за полгода (конец 1917—май 1918 г.) на самогон израсходовали 15 млн пудов зерна. Примерно столько же в 1918—1919 гг. расходовалось ежегодно и в производивших хлеб центральных губерниях России.184
Только мешочники составляли серьезную конкуренцию кустарным винокурам. В частности, в конце 1917—до мая 1918 г. из переполненной ходоками Орловской губернии, сравнительно приближенной к промышленным центрам и связанной с ними водной магистралью (р. Окой), мешочники вывезли, по официальным заниженным данным, 1 млн пудов хлеба; в то же время на самогон пошло 700 тыс. пудов. Из Воронежской губернии, более отдаленной от Центрального района и более контролируемой заградительными отрядами (соответственно реже посещаемой народными нелегальными снабженцами), мешочники доставили всего-навсего до 400 тыс. пудов. Наркомпроду же и его органам удалось «выколотить» из воронежских крестьян 800 тыс. пудов и напугать их так, что они ежедневно стали расходовать на кумышку в среднем по 30 тыс. пудов хлеба, соответственно за 4—5 месяцев было погублено в самогонных аппаратах не менее 3—4 млн пудов зерна.185 Общий итог: из Орловской губернии нелегальные снабженцы до
105
ставили в голодные регионы немногим меньше хлеба, чем мешочники и государство вместе взятые из более богатой в то время хлебом (и более подконтрольной Наркомпроду) Воронежской. В Орле мешочников поджидал немалый хлебный запас, зато в Воронеже было много самогона.
Советские вожди мелкое нелегальное снабжение и самогоноварение ставили на одну доску; они одинаково ополчались на мешочников и самогонщиков, относя тех и других к разряду «врагов народа». Декрет ВЦИК от 9 мая 1918 г. предписывал их всех равно предавать революционному суду. 186 в т0 же Время в отличие от центральных местные власти гораздо чаще склонялись к реализму. Их деятели четко разделяли опасности со стороны ходоков и угрозы самогонщиков. Первым они нередко потворствовали, а вторых преследовали вплоть до применения расстрела.187
«Лица, уличенные в курении самогонки, варке пива и т. п. с помощью властей уезда должны немедленно предаваться расстрелу; лица пьющие — немедленному заключению в тюрьму», — читаем, в частности, в постановлении одной комиссии по учету урожая.188
Таким образом, мощный рост самогоноварения (соответственно и алкоголизации общества ) был в первую очередь вызван разрушением более или менее пропорциональных товарных отношений между деревней и городом. Частично восстанавливая эти отношения, мешочническое движение в известной мере приостанавливало катастрофический процесс. Искореняя нелегальное народное снабжение, власть по существу противопоставила ему лишь благие пожелания большевиков, мифическую продовольственную диктатуру. Реальной альтернативой масштабному мешочническому предпринимательству оказалась лишь вспышка самогонной вакханалии.
Движение нелегальных снабженцев приобрело настолько крупные масштабы, что не мириться с ним и не использовать его было невозможно. Власть же встала в позицию решительной конфронтации. Отвергая крупное социальное явление, государство тем самым стимулировало разрастание другой — по-настоящему опасной — сферы общественной жизни, содействовало катастрофической алкоголизации общества. Война со спекулятивным рынком могла привести к победе лишь при наличии возможностей для этого, а именно — сильного государства. В данном отношении большевистское руководство в первые годы нахождения у власти грубо нарушило важнейший принцип: политика — это искусство возможного.
106
ОБЛИК МЕШОЧНИКОВ
Попытаемся определить формы, виды мешочничества и в связи с этим социальный облик мешочников. Что за люди входили в состав исследуемой крупнейшей социальной группы и какими методами борьбы за выживание они пользовались?
Содержание главных форм мешочничества в конце 1917— в 1918 г. (в основном и в последующие 2—3 года) мало изменилось. В разговорах упоминались «большие» и «маленькие» мешочники, «вольные» и «невольные», говорили даже о «специалистах» и «любителях» — подразумевались представители спекулятивного и потребительского мешочничества. В роли мешочника побывал в изучаемый период почти каждый дееспособный россиянин. Показательно, что среди 200 делегатов проходившей в конце мая—начале июня 1918 г. Первой конференции рабочих и красноармейских депутатов Первого городского района г. Петрограда не оказалось таких, которые «не провозили себе картошки и муки».189
Вместе с тем значение потребительского мешочничества в деле снабжения в целом падало. Соответственно соотношение между формами мешочничества во многом стало другим.190 В результате возрастания трудностей передвижения по стране, а также постоянного усиления борьбы новых властных структур с нелегальным снабжением оно эволюционировало в сторону более жизнеспособного, спекулятивного. В отличие от «потребителей» опытные профессиональные нелегальные снабженцы знали, как обойти главную преграду на пути мешочников — так называемые заграды, умели найти общий язык (посредством взяток, связей, рекомендаций, соответствующих документов) с их командирами и бойцами. Уже сам внешний вид «профессионалов» заставлял «заградиловцев» считаться с ними. Они носили добротную одежду, держали себя уверенно. И, как сообщает источник, выглядели «довольно упитанными».191 В сравнении с ними мешочники-потребители смотрелись зачастую заморышами.
Формально обнаруживается тенденция сближения двух основных форм нелегального снабжения. Различия между ними (одни связывались с рынком, другие — нет) было принципиальным в 1917—первые месяцы 1918 г., когда разрыв между ценами на продукты и заработками не составлял еще громадной величины. Горожане брали с собой заработанные деньги, а также лишние домашние вещи (вроде костюмов и ботинок) и приобретали хлеб в ближайших деревнях. По этому поводу владимирский рабочий И. В. Гусев писал в начале 1918 г.: «Собираем дома последние вещи, едем в дерев
107
ню обменивать их на хлеб».192 Однако вскоре после возвращения домой приходилось думать о новой экспедиции в деревню. По мере углубления пропасти между вольными ценами и зарплатой потребители были вынуждены продавать часть продуктов на рынке и там же закупать необходимые крестьянам вещи. Итак, мешочник-потребитель в 1918 г. формально становился спекулянтом.193 Но различие между в целом потребительским (мелким) и спекулятивным (исключительно крупным) мешочничеством не теряло актуальности и стало более явным: «потребители» доставляли 1—2 мешка, а спекулянты — около 8—10, хотя некоторые отклонения от этих цифр в ту или другую сторону были вполне возможны.
Вместе с тем взаимодействие между этими двумя частями мешочничества представляется и в следующем виде: мешочники начинали свою деятельность с попыток спастись от голода, а затем некоторыми из них — предприимчивыми, удачливыми — овладевала тяга к наращиванию прибыли. Они становились нелегальными частными предпринимателями, иначе — профессиональными мешочниками. Советская служба их не могла удовлетворить; на ней они получали бы на рубеже 1918—1919 гг. ежемесячно по 3—4 тыс. р., а фунт хлеба стоил несколько десятков рублей, мужской костюм — около 30 тыс. р. К тому же деньги стремительно обесценивались: в 1914—1920 гг. рыночные цены на соль выросли в 155 тыс. раз, на сахар — в 42 тыс. раз, на жиры — в 32.5 тыс. раз. Цены на основные виды продуктов в разных регионах стали сильно различаться — иногда на порядок и больше. В 1918 г. в Петрограде они были в 24 раза выше, чем в Саратове; в 15 раз выше, чем в Симбирске. В этих условиях мешочнические поездки становились весьма прибыльным делом. 194
Крупное спекулятивное мешочничество в условиях 1918 г. по существу представляло прогрессивное явление: спекулянты в погоне за прибылью осваивали дальние и недоступные для государственных заготовителей территории; в то же время многочисленные «потребители», не располагавшие средствами для далеких экспедиций, опустошали прямо примыкавшие к голодным регионам сельские местности — в итоге непомерно вздувались цены на продукты. Источники часто указывают на отсутствие хлебных запасов в селах и деревнях Северо-Запада и Центра в результате деятельности «скупщиков», на вызванную этим обстоятельством безумную дороговизну продуктов.195 Все это характеризовало и ситуацию 1917 г., но многократное увеличение численности ходоков в следующем году сделало данную тенденцию во много раз более отчетливой.
Об изменении соотношения между формами мешочничества говорят редкие для 1918 г. и тем более ценные социологи
108
ческие данные. Весной 1918 г. был проведен опрос среди 1000 задержанных на одном из вокзалов Москвы мешочников. Оказалось, из них лишь 130 человек везли муку для своих собственных семей, все остальные — для продажи случайным покупателям на рынках, лотковым торговцам, владельцам харчевен или кондитерских.196 Соотношение «потребителей» и спекулянтов среди мешочников в Москве — центре профессионального мешочничества получается таким: 13 % и 87 %. Скорее всего, в других районах мешочников-потребителей было больше (в том числе и тех, которые везли продукты из столицы). К сожалению, найти соответствующие статистические или социологические данные по разным местностям не удалось.
Нередко и на новом этапе случалось, что вдруг неопытные и не умеющие сориентироваться в обстановке мешочники-потребители заполняли дороги. Это происходило в голодные и непродолжительные периоды государственных массированных антиспекулятивных кампаний, когда ходоки-профессионалы отсиживались у себя дома. Кроме того, крестьяне и рабочие чуть ли не поголовно бросали поля и станки и отправлялись за хлебом в краткие промежутки введения послаблений для мелких мешочников. К этим периодам относятся присылаемые из разных уездов в Наркомпрод отчеты продовольственных комитетов, в которых то и дело фигурировали фразы: «Мешочничество всеобщее», «бесконечной вереницей едут мешочники», «жители представляют из себя бродячих кочевников, которые ищут себе хлеба».197 Однако для большинства мешочников-потребителей поиски хлеба заканчивались плачевно: в дороге продовольствие у них отбирали и они возвращались домой с пустыми руками. От их имени рабочие петроградских заводов писали в ноябре 1918 г. В. И. Ленину и Л. Д. Троцкому: «У нас Красная Армия грабит с живого и мертвого (имеются в виду главным образом заградительные части. — А. Д.)... Кто получит эти несчастные рубли и поедет купить для своего семейства хлеба — обратно возвращается без денег и без хлеба».198 В итоге все равно продукты в хлебопотребляющие регионы ввозил прежде всего мешочник-спекулянт, умевший приспосабливаться к изменениям обстановки.
Численность мешочников и соотношение между двумя формами явления сильно различались в разных регионах. Питомником вольных добытчиков хлеба перестали быть Калужская и соседние с ней губернии. Показательно, что в 1918 г. из обиходной речи и тем более официальных документов исчезает термин «калужане». Вместе с тем нелегальное снабжение по-прежнему неравномерно было распространено
109
по территории страны. Мешочников-профессионалов с 1918 г. стало явно меньше на севере страны, ибо удаленность от хлебных районов создавала в дороге трудности, для многих непреодолимые; в центральных губерниях — значительно больше. В Петрограде мешочников «спекулятивного типа» насчитывалось 30 тыс., в Курской губернии — 150 тыс., в Калужской — около 300 тыс. Напомним, что каждый из них привозил из очередной поездки в среднем по 10 пудов продовольствия.199
Из разновидностей нелегального снабжения самой распространенной оказывалось по-прежнему «ходачество» от каких-либо коллективов и с выданными такими коллективами документами. Это понятно: при новой власти передвижение на более или менее дальнее расстояние без солидной «бумаги» и в одиночку становилось попросту невозможным.
В конце 1917—в 1918 г. определилось многообразие всевозможных разновидностей потребительского и спекулятивного мешочничества. Судя по материалам периодической печати, именно в этом году за каждой из этих разновидностей закрепилось определенное понятие. Устойчивость понятийного аппарата лишний раз подтверждает устойчивость и распространенность явления. Например, некоторые вольные добытчики хлеба переносили продукты в чемоданах под видом ручной клади и назывались «чемоданщиками».200 Они не держали в руках мешков, но официальными органами относились к разряду мешочников и по существу таковыми являлись. Среди них оказался однажды сам Нестор Махно. Направляясь летом 1918 г. с Украины в голодную Москву, он закупил целый чемодан булок и был очень рад, когда, смешавшись с толпой обывателей, он пронес это богатство мимо заградительного поста на вокзале в столице.201 Интересно, что «чемоданщиками» были исключительно мешочники-потребители. Это следует из рассказа того же Махно: «Показалась Москва... Публика в вагоне заворошилась. Каждый, кто имел у себя чемодан, вытирал его, так как в нем было у кого пуд, у кого полпуда муки, которая от встрясок вагона дала о себе знать: выскакивала мелкой пылью из сумок, сквозь замочные щели чемодана».202
Виды мешочничества современники определяли также в соответствии со способами передвижения его представителей. В этом отношении на первом месте стоит «вагонничество» — путешествовали в (или на) вагонах (не следует путать с «вагонничеством» 1917 г.). Часто упоминается в источниках гужевое мешочничество, иначе — «обозничество». Термины «речное» или «озерное» по отношению к мешочничеству не применялись; наверное, из-за многообразия средств передви-
110
Мешочник-«чемоданщик».
жения по рекам и озерам (говорили: путешественники на пароходах, баржах, лодках, плотах).
В то же время группы мешочников получали те или иные названия в зависимости от того, какой товар они везли в деревню или вывозили из нее. Под мешочниками в первую очередь понимали людей, перевозивших в мешках муку. К ним относили и так называемых кусочников — потребителей, перевозивших «хлеб в кусках»; кусочниками в народе называли также тех посредников, которые продавали на рынках хлеб,
in
доставляемый мешочниками. По мере усиления натурализации хозяйства разрасталось «лоскутничество»; этим термином обозначали мелкий обмен подержаных мануфактурных изделий на продукты питания. Существовали так называемые картофельные мешочники — весьма многочисленные, поскольку картофель все чаще заменял хлеб. В северо-западных губерниях распространился такой промысел: крестьяне привозили в Петроград по 20—40 бутылей молока и разносили его по квартирам. Мешков у них не было, но все равно их относили к мешочникам.203
При этом способы добычи провизии в деревнях были разными — не только обмен или покупка. Многие горожане, не имевшие денег и товаров для обмена, нанимались батраками в хозяйства крестьян; полученные за работу мешки с хлебом они отвозили своим домашним.204 И тут речь идет о еще одной разновидности потребительского мешочничества.
Наконец, после августа 1918 г. появляются совершенно новые разновидности — «полуторапудничество», «отпускни-чество», «двухпудничество» (допускалась перевозка полутора и двух пудов продуктов во время рабочих отпусков). Их зарождение было вызвано специфическими политическими обстоятельствами, по существу перемириями на фронтах войны государства с мешочниками. Во всяком случае ясно, что многообразие форм и разновидностей нелегального снабжения — признак его живучести и приспосабливаемости в условиях суровых испытаний.
Теперь о социальном составе мешочников. Сразу нужно оговориться, что плохо верится в преобладание среди них представителей «враждебных классов». Всей предшествующей жизнью они были совершенно не подготовлены к тяжелейшей мешочнической деятельности. Между тем сплошь и рядом мешочников относили к «бывшим эксплуататорам» официальные большевистские пропагандисты в изучаемую эпоху, а в последующие советские времена — некоторые ученые, деятели кино и литературы. Например, в 1920-е гг. экономист Л. Н. Крицман писал, что, воюя против мешочников, пролетарское государство воевало «против крупного капитала».205 Вольных добытчиков хлеба он причислял к дельцам «подпольной товарно-капиталистической экономики», непримиримо противостоявшим труженикам «официального пролетарско-натурального хозяйства».206 Вспомним к тому же тип мешочника, выведенный в знаменитой кинокартине «Коммунист», снятой на студии Мосфильм» в 1958 г. Это — тщедушный, низкорослый, узкоплечий, нервный, с бегающими из-за нечистой совести глазками деревенский «мироед», «упырь». Уверен, что не могло такое ничтожество с успехом
112
преодолевать воздвигнутые перед ним бесчисленные преграды; например, прорваться с мешками на тормозах поездов, сквозь огонь и воду, из «хлебного города» Ташкента в голодную Москву. Из кого на самом деле происходили мешочники?
Все-таки в первую очередь нелегальные снабженцы — это крестьяне. Экономист периодов военного коммунизма и нэпа Д. Кузовков, отвечая Л. Крицману, справедливо подчеркивал: «На крышах вагонов ездили не крупные капиталисты и не капиталисты вообще, а миллионы мешочников-крестьян».207 Численное преобладание последних объясняется тем, что положение с продовольствием в селах потребляющей полосы было попросту критическим. Значительная часть мешочников (около 40 %) происходила из крестьян-середняков северных и северо-западных губерний. Фактически данная цифра должна быть большей, поскольку крестьянские ходоки нередко выдавали себя за «рабочие делегации».208 Примечательно: мемуаристы обращали внимание на численное преобладание в 1918 г. в вагонах «мужиков с мешками на спине».209
Второе место среди мешочников занимали рабочие; а в таких промышленных регионах, как Иваново-Вознесенская губерния, они стояли на первом месте. Примечательно, что советских историков факт широкого распространения спекуляции в рабочем классе приводил в состояние некоторого смущения. В отечественной науке мешочников-пролетариев называли «незначительной, наиболее отсталой частью рабочих». При этом не упоминалось о том, как заводчане проявляли классовую солидарность и на первых порах сообща боролись с гибельной продовольственной политикой, требовали на митингах и собраниях отмены хлебной монополии. Потом вступали в борьбу с властью под видом мешочничества. Фактически речь нужно вести не об «отсталой части», а о людях, способных организоваться и выдвинуть четкие требования. В последнее время благодаря стараниям, в частности, американской исследовательницы Ш. Фицпатрик утверждается представление о том, что мелкая торговля на черном рынке и мешочничество — вовсе не аномалия, а один из «нормальных» источников деклассирования рабочего класса (вместе с переселением в деревню и уходом в Красную Армию, в органы государственного управления).210 По сравнению с крестьянами пролетарии в силу своей большей мобильности имели и больше шансов избежать тяжелой мешочнической доли. В том числе и этим вызвано определенное численное преобладание крестьян среди вольных добытчиков хлеба.
Третья (по численности) группа — интеллигенция. Ее представители занимались исключительно потребительским мешочничеством в силу моральной и физической неприспо
113
собленности к перегрузкам, вызванным занятиями профессиональным «ходачеством». Вот как характеризовал в 1971 г. эволюцию образа жизни определенной части дореволюционных интеллигентов советский историк: «Политическая близорукость вывела на толкучку и некоторых представителей интеллигенции, не нашедших еще своего места в строительстве нового общества».211 Однако время идеологических реверансов прошло, и теперь следует признать, что на деле интеллигенция просто выживала. «Философ думает о пуде муки, — с горечью говорил русский писатель М. Осоргин, — художник сладострастно смотрит на кочан капусты и два помидора... Мы голодны, мы страдаем».212 Необходимость выжить любым путем, а вовсе не политическая близорукость заставляла представителей творческих профессий заняться мешочничеством. Профессиональные знания и навыки интеллигентов, звания, титулы, даже денежные накопления утрачивали свое значение. Имущество из богатых квартир их хозяева стали переправлять в деревни. Обратим внимание на противоречивость и особую сложность положения интеллигента-мешочника. Недавним работникам умственного труда было особенно тяжело смириться со своим новым положением, абсолютно ничего общего с прежним не имевшим. «Перековка» (понятие из первых советских лет и десятилетий) была весьма продолжительной и мучительной. Но, по словам дочери великого писателя А. Л. Толстой, тоже принадлежавшей к категории нелегальных снабженцев, в конце концов «люди,'никогда не работавшие, научились... торговать, ездить на буферах, на крышах вагонов».213
В особом положении оказались так называемые гастролирующие профессора. Как известно, новая власть открыла множество всевозможных учебных заведений и объявила свободный доступ в них. В провинциальных университетах квалифицированных преподавателей катастрофически не хватало. В итоге появилось немало профессоров, переезжавших из вуза в вуз. Из провинции они каждый раз привозили в свои голодные семьи мешки и чемоданы с продуктами. Время от времени власть заботилась о том, чтобы эти люди были обеспечены соответствующими проездными документами и местами в теплушках и вагонных купе. Поэтому иногда гастролирующие профессора добирались до места назначения в комфортных условиях, а иногда вместе со всеми ходоками.214
«Гастролировали» по стране с той же целью актеры и врачи. Им Наркомпрос в неограниченном количестве выдавал пропуска для поездок в разные города, хотя простым смертным передвигаться по стране запрещалось. Интересные в этом отношении сведения обнаруживаем в мемуарах извест
114
Ольга Чехова.
ной актрисы Ольги Чеховой. Она рассказывает, как в 1918 г., по поручению московской театральной студии, стала «ходач-кой» и была отправлена в один из волжских городов за картофелем и мукой; сообщает о трудностях дороги, об аресте ее патрулем, об обмене вещей на продукты и о потере последних при переправе через Волгу. Все это привело к нервному срыву. О возвращении домой она говорит: «... стою перед нашим домом. У меня нет сил подняться по лестнице. Сестра помогает мне ...беззвучно падаю». 215 Потом актриса долго болела.
Вообще мешочнические поездки в данном случае были серьезной проверкой на прочность. Кто-то грубел душой, а кто-то сохранял все признаки интеллигентности. Ольга Чехова, судя по мемуарам, относилась ко вторым; в начале 1920-х гг.
115
она покинула Россию и сделала блестящую карьеру в немецком кинематографе. В романе большого знатока реалий русской жизни времен гражданской войны М. А. Осоргина «Сивцев вражек» выведены образы двух мешочников-интеллигентов. Литературные персонажи Осоргина — реально существовавшие молодой лаборант московского университета и инженер — достойно принимают выпавшие на долю добытчиков хлеба превратности судьбы, по-товарищески помогают своим коллегам — нелегальным снабженцам.
Постепенно интеллигент преодолевал раздвоение личности (на «прошлую» и «настоящую»жизни), и мешочничество начинало представляться ему занятием не менее важным и достойным, чем интеллектуальный труд. Очевидцы рассказывают, что даже у университетских профессоров-«гастролеров» «разговор все время вертелся вокруг продовольственных вопросов, и каждый старался сообщить другому, сколько продуктов он везет с собой и за какие товары продукты эти были получены».216 Умение убеждать людей и хорошо поставленная речь помогали достичь успехов в нелегальном промысле. Не случайно на рынках стал особенно выделяться интеллигентный продавец, который успешно приспосабливался к рыночному спросу.217
С другой стороны, изнурительная борьба за продовольствие могла превратить интеллигента в озлобленное и подавленное существо с трагическим мировосприятием. «Холод встреч, о продуктах расспросы — / Люди голодны, злобны, как осы.../ Предложенья купить на пути / Нож, одежду, цепочку, перчатки, / Поскорей распродать все остатки / И из страшного места уйти», — выразил позицию некоторых деятелей умственного труда провинциальный поэт.218 Думается, морально подавленные люди — интеллигенты в первую очередь — были обречены на гибель в обстановке ожесточенной борьбы за выживание. В любом случае им не было места среди отчаянных нелегальных снабженцев.
Мешочники — профессора, актеры, врачи, поэты — это парадоксальная примета «русской смуты». Широкое участие интеллигенции в нелегальном снабжении не могло не повести к определенным деформациям в ее социальном облике. Осуществлялась частичная депрофессионализация. Как представляется, страх перед властями («самоснабжались»-то по сути дела незаконно) и голодом привел к частичной утрате социальной стойкости; проще говоря, часть интеллигенции была так напугана и разочарована, что видела выход в общественном конформизме .Это обстоятельство стоит иметь в виду при исследовании трагедии российской интеллигенции в 1920-1930-е гг.
116
Мешочника-солдаты.
Итак, представители основных социальных групп отдали дань нелегальному снабжению. И вместе с тем некоторые (прежде всего — профессиональные) слои населения имели к нему особое отношение. Если мешочники-потребители рекрутировались из всех основных групп россиян, то профессионалы — главным образом из тех, которые располагали соответствующими возможностями.
На первый обманчивый взгляд, мешочники-спекулянты состояли в основном из солдат. Поэт А. Б. Мариенгоф назвал платформу Казанского вокзала в Москве «серой — мешочниками и грустью».219 Дело в том, что спекулянты-мужчины чуть не поголовно обзавелись «спецодеждой» — серыми солдатскими форменными пальто. Многие источники сообщали о «мешочниках, одетых в солдатские шинели».220 В. Кривошеий рассказывал о том, как выглядела вокзальная толпа: «На вид не то красноармейцы, не то мешочники».221 Кстати, по этой причине сотрудники заградительных подразделений зачастую принимали ходоков за военнослужащих и предпочитали с ними не связываться, ибо знали: обидишь солдата — на помощь ему примчится взвод, а то и рота. Запас шинелей и гимнастерок мешочники пополняли за счет покупок у самих же солдат. Дошло до того, что командование, дабы пресечь торговлю казенным имуществом, приказывало прекратить выдачу обмундирования и обуви бойцам тыловых час
117
тей. «Я хожу босой и голый», — писал анонимный солдат домой.222
Приводились такие данные: до 50 % профессиональных мешочников в 1918 г. состояли на военной службе.223 Эта цифра явно завышена. Во-первых, солдаты прежде всего обращали на себя внимание: они размахивали револьверами и громче всех кричали. Во-вторых, среди них было очень много «бывших солдат» (так писали источники) и, как уже отмечалось, просто людей, одетых в военную форму. Среди мешочников — особенно на юге страны — встречалось немало матросов, уклонившихся от советской службы. Например, В. Шкловский, рассказывая о своей поездке по Украине в начале 1919 г., обратил внимание на матросский жаргон, на котором в его вагоне разговаривали почти все мешочники.224 В общем же далеко не большинство нелегальных снабженцев, одетых в шинели, относились к солдатам. Хотя очень многие называли себя военнослужащими, тем не менее в основном военная форма была камуфляжем. Между тем не подлежит сомнению принадлежность нелегальных снабженцев в прошлом к солдатской корпорации — это придавало особую силу коллективам мешочников (они прошли военную выучку и имели боевой опыт).
Среди бывалых мешочников наибольшим был удельный вес людей с дореволюционным стажем организаторской работы в торговле. По справедливому заключению исследователя В. П. Дмитренко, широкая национализация привела к уходу в сферу нелегального рынка (а это прежде всего мешочничество, которое давало хороший барыш) мелких розничных торговцев. В составе мешочников можно обнаружить много бывших приказчиков. Проведенные в Петрограде исследования показали, что основная часть петроградских «магазине-ров» и их помощников продолжала заниматься спекулятивным делом и в годы гражданской войны. Забегая вперед, отмечу, что из задержанных чекистами на московских рынках в 1920 г. 14 тыс. продавцов почти 70 % имели до революции какое-либо отношение к профессиональным занятиям куплей-продажей. На протяжении всей гражданской войны удельный вес бывших торговцев среди нелегальных снабженцев был очень высок. Показательно, что группа, включавшая в себя старых торговцев и насчитывавшая сотни тысяч людей, оказалась одной из самых устойчивых в обществе в ходе «русской смуты».225 Представляется, это важный факт, указывающий на перспективы эволюции мешочничества. С переходом к нэпу большая часть мешочников забросила свой промысел, а оставшиеся (исключительно «профессионалы») эволюционировали в мелких и средних частных предпри
118
нимателей. Так, обследование деревенской торговли в волостях Волоколамского уезда, типичных для Московской губернии, произведенное в начале 1923 г., показало, что в сельской местности торговали снова те же лица, что и до революции.226
Очень часто в источниках упоминается об активном участии в мешочничестве железнодорожников. Четвертый Всероссийский железнодорожный съезд (июнь1918 г.) в своей резолюции констатировал: «Железнодорожники вынуждены добывать хлеб мешочным способом, тысячи служащих и рабочих стихийно движутся в производящие хлеб губернии».227 Газеты в 1918 г. сообщали то об изъятии в Воронеже у 94 курских железнодорожников 800 пудов муки, то о конфискации двух вагонов у 64 работников той же Курской дороги и т. д. Интересное сообщение поместила газета «Северная область». 8 августа она доводила до сведения читателей, что в Воронежской губернии «партия до 100 человек с Виндавской железной дороги пока закупает».228 Информация была похожа на сообщение о подготовке боевых действий: вот они закупят и — если «заград» попытается у них отнять — возможно кровопролитие. Группы железнодорожников-мешочников власти расценивали как вражеские боевые отряды.
Представители указанной профессиональной группы среди спекулянтов — добытчиков хлеба по численности занимали одно из первых мест. Объяснение лежит на поверхности: в распоряжении железнодорожных служащих находился подвижной транспорт, к тому же собственное ведомство обеспечивало их так называемыми провизионными билетами, дающими право на беспрепятственный провоз определенного количества продуктов.229 Правда, только так называемые движенцы получили возможность пользоваться этими благами; рабочие депо, на поездах не ездившие, их были лишены. В этой связи между теми и другими пробежала черная кошка. На собраниях движенцы, отстаивая необходимость свободного провоза продуктов и отмены продовольственной монополии, заявляли: «Был бы тут грабеж, другое дело, а тут честная торговля: в одном месте купил — в другом месте продал, заработал детишкам на молочишко. Почему это нельзя?».230 Труженики депо требовали провизию у мешочников отнять и поделить между железнодорожниками.231 Отношение к мешочничеству разных представителей одной профессиональной группы отнюдь не отличалось единообразием и определялось практическим интересом.
В состав мешочников входили также жители городских предместий — слободских мещан. Среди них обнаруживаем учащихся закрытых духовных училищ, даже священника. Из
119
Медынского уезда Калужской губернии сообщали о том, что впереди процессии ходоков шел священник, который закупленный им хлеб называл «жертвованным».232 Проведенная ВЧК в середине 1918 г. проверка жителей московских монастырей показала, что до половины монахов и священников отсутствовали, они находились в мешочнических поездках.233
Между тем среди профессиональных нелегальных снабженцев самую заметную роль играли, как правило, мужчины с фронтовым опытом. В борьбе с такими, образно говоря кадровыми, частями армии мешочников большевистскую власть ожидали крупные неприятности.
Как отмечалось, в 1918 г. мешочничество эволюционировало в почти полностью мужское занятие. Вот как происходила эта эволюция, а точнее, жестокий естественный отбор. Можно привести чрезвычайно интересное свидетельство современника описываемых событий А. Л. Окнинского. Он рассказывал об игре в кошки-мышки железнодорожных охранников станции Борисоглебск с мешочниками. Во время стоянки поезда первые сгоняли вторых с тормозных площадок, буферов, крыш; стоило охранникам отвернуться, как согнанные моментально занимали свои места. «Эта игра длится в течение всей получасовой стоянки поезда на станции, — продолжал Окнинский. — Понятно, что эти фантастические трюки выкидывают только мужчины, и при том вступая еще в бой за каждое место; женщины же безуспешно мечутся от одного вагона к другому и остаются на платформе».234 Показательно, что понятие «плакальщицы», распространенное в 1917 г. и упоминаемое выше, уже в начале 1918 г. перестает встречаться.
Тем не менее среди мешочников насчитывалось небольшое количество женщин. Правда, они отправлялись за хлебом главным образом в теплое время года, когда трудности пути легче переносились. На остальное время они находили себе какое-либо другое занятие. Например, мешочница по имени Паша в холодное время года служила у поэта Н. С. Гумилева домработницей.235 Положение женщины в мешочнической среде было ужасно тяжелым. С ними, как с более слабыми и менее способными к сопротивлению, бойцы заградительных отрядов обращались бесцеремонно, у них чаще отбирали продукты; на это обращалось внимание даже в постановлении ВЦИК «О железнодорожных заградительных отрядах».236 Тяготы пути переносились женщинами особенно тяжело. Вместе с тем нередко в периодической печати «ходачки» изображались грубыми и примитивными существами. Однако к этим последним никак не отнесешь, например, дочь писателя Александру Толстую, которая одно время занималась самос
120
No comments:
Post a Comment