7 А.Ю.Давыдов Нелегальное снабжение российского населения и власть 1917—1921 гг Мешочники

ГЛАВА 3

МЕШОЧНИЧЕСКИЕ ЭКСПЕДИЦИИ, ТОРГОВЛЯ И СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО. КОНЕЦ 1917—1918 г.

ВОЙНА С НЕЛЕГАЛЬНЫМ РЫНКОМ: ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ ИЛИ ИДЕОЛОГИЯ.

Мешочничество представляло собой воплощение элементов деградации общества. Но и хлебная монополия отнюдь не была олицетворением социального прогресса; наоборот, в силу своей нереалистичности она стала прямой дорогой в тупик, к гибели общества. Приходилось выбирать между свободой торговли и монополией. Большевистская власть — прежде всего в силу приверженности идеологической догме — выбрала второе и таким образом открыла дорогу мешочничеству.

Напомним, что современники изучаемых событий, а затем советские обществоведы крайне противоречиво оценивали беспрецедентный рост мешочничества в 1918 г. Некоторые упрощенно толковали его причины: одни объяснили «...разгул мешочничества... происками контрреволюционеров», другие — исключительно слабостью заградительных команд.1 Практики — продовольственники и экономисты-профессионалы отнюдь не были склонны называть изучаемое явление результатом действия злой воли отдельных людей и указывали на его глубокие общественные корни.2 Очень точную характеристику предпосылок и последствий распространения нелегального снабжения дал в начале 1919 г. ученый С. Г. Струми-лин (будущий академик). Причиной зла он считал выбор власти в пользу «системы запретов свободного ввоза и вольной продажи». Такой выбор определил образ жизни миллионов мешочников, он, по словам Струмилина, «повысил личный риск торговца и превратил торговлю в крайне рискованное и опасное занятие».3 Впрочем, находится немало противников подобной точки зрения, которые свободную торговлю считают причиной установления мародерских цен на рынке.4

186

В научной литературе делались попытки определить место борьбы государства с мешочниками в политике в целом. Чаще всего такая борьба рассматривалась в качестве одного из элементов комплекса продовольственных мероприятий советской власти. Исследователь Ф. Я. Обловацкий даже относил ее к «основным принципам продовольственной политики».5 При этом авторы характеризуют особые масштабы и мощь мешочнического движения, а также колоссальность усилий государства по его искоренению. С. Г. Струмилин, например, писал, что мешочник был вооружен такой силой, перед которой оказались совершенно недостаточными усилия государства.6 В 1994 г. историк И. Т. Филиппов назвал мешочника «опасным классовым врагом пролетарской диктатуры».7 Авторы вплотную подводят к признанию особого самостоятельного значения политики советской власти по уничтожению нелегального снабжения. Вместе с тем тот же С. Г. Струмилин совершенно справедливо указывал на многообразие взаимоотношений мешочников и государства, особо выделяя ведущую роль насильственных акций со стороны последнего. Он подчеркнул, что «Советское государство в лице своих заградительных отрядов вело прямую борьбу с оружием в руках против олицетворяющего частную торговлю мешочника».8 Попытаемся охарактеризовать процесс выработки, а также определить значение «антимешочнической» политики.

Нелегальное снабжение стало предметом идеологической борьбы. Водораздел между сторонниками и противниками легализации подпольного рынка нередко (за рядом исключений) проходил по линии «сторонники большевизма—его противники». Кооператоры, представители многих политических организаций и буржуазных кругов общества в новых условиях уже не колебались в отрицании монополии, в признании необходимости легализации всех форм свободной торговли, вплоть до мешочничества. С такими требованиями, например, выступили в конце 1917 г. от имени всех российских хлеботорговцев члены комитета Московской хлебной биржи. Буржуазная газета «Русские ведомости» в январе 1918 г. предложила на практике легализовать ту «единственную систему, которая еще может существовать», т. е. свободную торговлю и — никуда не денешься — мешочничество.9 С этим были целиком согласны издатели петроградской «Торгово-промышленной газеты»; они к тому же в мае 1918 г. предлагали ограничить мешочничество посредством широкого привлечения кооперативного и частноторгового аппаратов к заготовкам на комиссионных началах при введении свободных цен.10 Все чувствовали стремительное приближение большой беды и каждый по своему старался ее предотвратить.

187

Ригористические позиции занимали деятели и друзья новой власти. Некоторые большевистские органы печати отделывались простой руганью в адрес мешочников. Дело дошло до того, что «Известия Петрокомпрода» обозвали их «выродками пролетарских кругов» и «пережитком прошлого».11 В пропагандистском угаре забыли, что в прошлом царском времени не существовало мешочничества как массового явления.

Вместе с тем большевистские издания пытались и анализировать проблему. В апрельском (1918) номере журнала Омского совета «Народное хозяйство» мешочничество было названо обстоятельством, из-за которого «по-прежнему голодают целые губернии». Аргументы приводились стереотипные: «Крестьяне, продавая хлеб, не везут его управе, а, кроме того, тысячи мешочников совсем расстраивают движение по железной дороге». Ригористически был настроен и «Вестник Народного комиссариата торговли и промышленности». В июльском номере за 1918 г. «Вестник» четко определил направления искоренения мешочнического «зла»: последовательное проведение хлебной монополии и улучшение закупочного аппарата.12 Большевистские идеологи ни за что не хотели согласиться с тем, что, во-первых, задача наведения порядка административным путем в условиях гражданской войны была неразрешима и, во-вторых, мешочничество было не первопричиной, а следствием нарастания хаоса.

Большевистская печать на первых порах была настроена идеалистически в отношении определения существа мешочничества и выработки методов борьбы с ним. Она упорно не желала признавать отсутствие той властной силы, которая могла бы провести в жизнь «разумные» предложения по упразднению нелегального снабжения. Вообще же надо отметить, что обоснование в большевистской прессе необходимости введения хлебной монополии и искоренения подпольного рынка представляло собой повторение пройденного. Все было сказано еще в первые месяцы существования Временного правительства. Народ перестал верить набившим оскомину утверждениям адептов «продовольственной диктатуры». Россияне внимали аргументам советских правителей и приходили к справедливому выводу: власти второй раз наступают на одни и те же грабли. Идеологически сторонники монополии терпели поражение в борьбе за умы и души россиян.

Попытаемся выяснить, какое место занимала борьба с мешочничеством в политике Советского государства? Первоочередное или же, как чаще всего принято считать, второстепенное? Ответ на этот вопрос получим, если учтем, что война с миллионами мешочников имела существенное значение в

188

разжигании гражданской войны в России. Именно так и воспринимали «антимешочническое» наступление современники. Например, в 1918 г. рабочие Коломенского и Бачманов-ского заводов в своем обращении к правительству заявляли, что вооруженная борьба с мешочниками (а также и с крестьянами) «сулит лишь новую гражданскую войну».13 Их опасения оправдались. Открылся весьма опасный внутренний фронт борьбы с мешочниками, представлявшими огромную часть народа. Некоторые современники — из разряда компетентных людей — обращали внимание на главную роль этого фронта. Ем. Ярославский в изданной в 1920 г. брошюре «Кто враги трудящихся?» на первое место среди «врагов народа» поставил спекулянтов-мешочников — перед самогонщиками и даже повстанцами и контрреволюционерами.14

Исходя из оценки роли и масштабов «теневого» снабжения населения, определялось и значение соответствующей политики гоударства. Реквизиционные органы, ведущие войну за хлеб, были поставлены в особое положение, приравнивались к армейским частям. Причем боролись они прежде всего с мешочниками, поскольку деревни активно им сопротивлялись и нередко не пускали к себе агентов власти. В 1918 г. ббльшая часть реквизиционных подразделений представляла собой (насколько это было возможно в то время) по сути дела привилегированные части. Бойцы заградительных отрядов — ударной силы в борьбе с мешочниками — снабжались так же, как и красноармейцы, и вооружены были не хуже.15 27 мая ЦК большевистской партии даже одобрил составленные В. И. Лениным «Тезисы по текущему моменту», в которых предлагалось объявить военное положение в стране, военный комиссариат превратить в военно-продовольственный, мобилизовать армию для «систематических военных действий по завоеванию, отвоеванию ...хлеба».16 По существу так и произошло, разве что не изменились названия комиссариатов.

В войне с мешочниками достигалась далеко не только цель разжиться хлебом. Так, когда выяснялось, что после временных побед над мешочниками положение с хлебозаготовками не улучшается и усиливается голод, вожди и не думали ослаблять натиск. Большевистские «Известия Уфимского губернского продовольственного комитета» признавали: «Энергичными мерами мешочническое движение было ликвидировано во многих губерниях, но подвоз хлеба после этого не усилился. Заготовка слабо шла и до появления мешочников».17 Показательно, что продовольственники гордились самой победой над ходоками, вопросы же налаживания хлебного снабжения были для них вторичными. Объясняется это

189

тем, что в войне с мешочниками сначала решалась задача уничтожения политического врага.

Обратимся к упоминавшимся выше «Запискам продотряд-ника» В. Потапенко. Его отношение к проблеме нелегального снабжения весьма типично для представителей большевистской власти. Упоминалось, что летом 1918 г. прибывшего из голодного Петрограда бойца продовольственно-реквизиционного отряда поразили продуктовое изобилие в Воронеже и Тамбове, бешеная активность, развитая мешочниками при отправке хлеба в столицы. Какие же чувства испытывал человек при этом? Радость в связи с тем, что хоть кто-то доставит наконец провизию голодающим, разочарование в политике верхов? Может быть, происходившее перед его глазами породило сомнение в справедливости продовольственной монополии, усилившей голод? Отнюдь. Продармеей-цем овладело чувство классовой ненависти к «врагам народа». «Ходил я по базару и удивлялся: вот тебе и хлебная монополия, вот тебе и твердые цены, — читаем в воспоминаниях В. Потапенко. — Видно, здесь еще живут по своим законам... торгуют кулаки, подкулачники, спекулянты, наживающиеся на голоде. Вот оно, царство Колупаевых-Разуваевых, кому не нужна Советская власть и новые порядки».18 В этом плане взгляды многих «низовых» агентов большевистской партии и нового государства целиком совпадали с взглядами В. И. Ленина и его ближайших соратников.

Вожди проповедовали приоритет политического диктата над экономической целесообразностью. Направления соответствующей политики определял лично В. И. Ленин. Именно Владимир Ильич выступил в роли организатора и творца мероприятий Советского государства в сфере продовольство-вания населения и борьбы со спекулянтами-мешочниками.19 Только в январе 1918 г. им были написаны три работы, в которых содержалось категорическое требование расстреливать «срывателей монополии» на месте. На том же самом настаивал Владимир Ильич в принципиально важном декрете — воззвании «Социалистическое отечество в опасности» (21 февраля 1918 г.).20 Председатель Совнаркома считал «мародера торговли» (т. е. мешочника) ни больше ни меньше как «главным внутренним врагом». По мнению вождя, борьба с ним должна иметь не частный или отраслевой (касавшийся, например, только продовольственников), а всеобщий характер. Мешочник, именовавшийся «мародером торговли, сры-вателем монополии», чуть ли не демонизировался. Опасность с его стороны определялась тем, что он, по утверждению Ленина, «врывается во все поры нашей общественно-экономической жизни»,21 что его противостояние Советам — важ

190

нейшая форма борьбы капитализма с социализмом.22 Позже, уже в 1919 г., Ленин с наибольшей отчетливостью сформулировал свое представление о приоритетном, стратегическом значении войны с нелегальным снабжением. «Это — самая глубокая, самая коренная, самая повседневная, самая массовая борьба капитализма с социализмом. От этой борьбы зависит решение вопроса о всей судьбе нашей революции», — писал Владимир Ильич.23 Таким образом, Ленин отнюдь не сводил борьбу с мешочничеством к средству добывания хлеба, толковал ее роль в самом широком социальном смысле. В силу особого положения Ленина в партийной и государственной системах его взгляды и оценки волей-неволей усваивались всеми руководителями. Еще дальше пошел глава карательного ведомства Ф. Э. Дзержинский, который в 1918 г. определил профессионалов-мешочников как «наймитов контрреволюционеров и их агентов», которых используют «для расстройства нашего транспорта путем переполнения поездов».24

В «низах» и в среднем звене государственного аппарата и партии активно насаждалась непримиримость по отношению к мешочникам. На первый план выдвигалась исключительно «контрреволюционная» сущность нелегального снабжения. Так, представители Военно-революционного комитета Юго-Восточных железных дорог в июне 1918 г. в докладе Нарком-проду писали о колоссальной угрозе со стороны мешочников, «от которых революция гибнет в большей степени, чем от чего-либо другого».25 В то время подобные (близкие по духу к заявлениям Ленина и «железного Феликса») высказывания становились типичными. В одном из обращений к населению руководители Пензенского губпродкома так определили мешочничество: «государственное преступление, предательство нашей Великой Революции».26

Особый интерес представляют взгляды людей, непосредственно возглавлявших большевистский авангард в войне с мешочниками. Речь идет о команде А. Д. Цюрупы. Главными ее представителями, кроме самого Александра Дмитриевича, были Н. П. Брюханов и А. И. Свидерский. В процессе изменения ситуации и возникновения колебаний при выработке «антимешочнической» политики в высшем эшелоне власти эта группа неизменно занимала крайне непримиримые по отношению к ходокам позиции.

Своеобразным полигоном, на котором Цюрупа и его сподвижники опробовали радикальные методы борьбы с мешочниками, стала Уфимская губерния. Об этом подробно рассказывалось в первой главе. Учтем, что в масштабах одной хлебодостаточной области сплоченная группа энергичных организаторов имела шансы временно одержать победу над

191

нелегальными снабженцами. Нельзя не признать, что именно такими организаторами были соратники председателя Уфимской продовольственной управы. Созданные ими заградительные отряды одерживали победы в войне с мешочниками. Продовольственные организации начали контролировать рыночную торговлю в некоторых населенных пунктах губернии.27 Все это, думается, породило эйфорию. Уфимские руководители, например, заявляли, что использование на подконтрольной им территории нескольких заградительных команд общей численностью в 300 бойцов в течение нескольких дней приведет к абсолютному уничтожению мешочничества.28 Подобные эйфористические настроения группа А. Цюрупы принесла впоследствии в Наркомат продовольствия. А созданная Александром Дмитриевичем в Уфе команда в виде коллектива членов губпродкома даже через много месяцев после его перевода в Москву неутомимо боролась с мешочничеством; по его распоряжению на Самаро-Златоустовской железной дороге действовали вооруженные «заслоны» и «боевые дружины».29

Карьерный взлет Цюрупы напрямую связан с исходом первого его столкновения с нелегальными снабженцами. Как отмечалось, Цюрупе удалось в октябре 1917 г. за счет реквизиций хлеба у мешочников сформировать хлебный эшелон. После получения сообщения о победе большевиков в Петрограде все заготовленное продовольствие без промедления отправили в столицу. Тогда-то и взошла звезда Александра Дмитриевича. В ноябре он стал заместителем народного комиссара продовольствия, а в начале 1918 г. — наркомом. Соответственно стремительную карьеру в Наркомпроде сделали его ближайшие соратники по работе в Уфе.30 Вместе они сыграли немалую роль в выработке и проведении в жизнь политики в отношении нелегального рынка и его снабженцев. Судя по воспоминаниям Александра Дмитриевича, именно он убедил В. И. Ленина в 1918 г. поторопиться с введением продовольственной диктатуры.31

Нажим на «теневое» снабжение в первую очередь определялся «антибуржуйским» ригоризмом руководителей партии, продовольственного ведомства и чрезвычайных («чекистских») органов. К вопросу о позиции «продовольственного диктатора» А. Д. Цурюпы мы будем еще не раз возвращаться. Сейчас уместно привести один эпизод из жизни главного чекиста, председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского. Его сестра рассказывала о странном на взгляд простого человека в условиях голодного 1919 г. поступке брата. Придя в гости, худой и изможденный председатель ВЧК выбросил приготовленное специального для него дорогое и редкое угощение —

192

оладьи — в форточку. Произошло это после того, как он узнал, что лакомство приготовлено из купленной у мешочников муки. «Я с ними (мешочниками, спекулянтами. — А. Д.) день и ночь сражаюсь, а ты...», — в сердцах бросил Феликс Эдмундович.32 Зачастую рационального зерна в поступках революционных фанатиков первых десятилетий XX в. искать не приходится. Может быть, как раз безрассудный фанатизм и помог им заразить своими убеждениями немалую часть подчиненных, ставших соратниками. Торговля, спекуляция, рынок для верхушки большевистской элиты революционного времени были зловредны по определению. Правда, изредка коммунистические политики могли пойти на компромисс с миллионами «дельцов» нелегального рынка, но — временный, в экстремальной ситуации и лишь в целях спасения революции.

Соответственно ригористический настрой был присущ отдельным — как увидим, далеко не всем — представителям среднего звена управления, т. е. губернского и уездного уровней. От них в конечном счете зависело выполнение директив «центра». Нередко деятели местного масштаба старались стать «святее самого папы римского», их отличала просто-таки лютая ненависть к нелегальным снабженцам. Деятель этого эшелона представителей власти, один из руководителей Саратовского губернского продовольственного комитета Ахилл Банквицер в августе 1918 г. в докладе на губернском продовольственном съезде заявил: «Только страх смерти может внушить мешочнику, что этим промыслом заниматься не следует».33 Российский революционер с древнегреческим именем говорил от всей души и от имени большой группы революционеров.

При знакомстве с докладами и речами ряда продовольственных работников бросается в глаза противоречие. С одной стороны, авторы речей и докладов гордятся своим участием в деле искоренения нелегального снабжения; с другой — сокрушаются по поводу исчезновения провизии и провала хлебозаготовок.34 Однако, как ни странно, им не приходило в голову, что одно вытекает из другого. Выразительный факт привел в своих воспоминаниях уже не раз упоминавшийся боец Добровольческой армии и будущий архиепископ В. Кривошеий. Мемуарист передает содержание относившегося к августу 1919 г. одного разговора со своим знакомым — комиссаром по продовольствию Екатеринославской губернии. Кривошеий характеризует собеседника такими словами: «Он был убежденным сторонником полной регламентации хозяйственной жизни, государственной монополии на всю торговлю, карточек и т. д.».35 По словам комиссара, после создания им и его

193

7 А. Ю. Давыдов

людьми соответствующего продовольственного аппарата в губернии «все продовольствие исчезло», зато этот аппарат преуспел по части искоренения спекуляции. Большевистский деятель и не думал забивать себе голову рассуждениями о законах рынка, ценообразования. «Все зло шло от свободной торговли», — твердил он.36 Обстановка, в которой происходило общение Кривошеина и комиссара, располагала к доверительности — это была дорожная беседа «не для публики» в купейном вагоне поезда «Москва—Брянск». Продовольствен-ник не испытывал нужды в рисовке, не пытался изобразить из себя якобинца. Просто будущий архиепископ встретился с фанатиком, типичным представителем большого отряда идеологически зашоренных большевистских функционеров.

В то же время многих и многих губернских и уездных работников никак нельзя было отнести к разряду фанатиков. Их породнение с революцией ограничилось основательным усвоением революционной фразеологии. Например, в Вологде на рубеже 1918—1919 гг. рыночной площади дали в духе времени модное название «Площадь борьбы со спекуляцией», но местные власти палец о палец не ударили для изгнания с нее продавцов нормированных товаров. В Москве в 1920 г. закрыли рынок на Сухаревской площади (впоследствии ее переименовали в Колхозную), при этом торговцы без особых усилий переместились на десятки других столичных рынков — на Сенной, Смоленский, на Трубную площадь и т. д.37 В этой связи вспоминается замечательное высказывание Г. Флобера «Смотри не на то, что на знамени, а на то, что под знаменем».

Революционное знамя нередко прикрывало так называемые шкурные интересы (выражение из революционного времени). Нельзя не согласиться с мнением известного общественного деятеля, члена редколлегии газеты «Правда» М. С. Ольминского, который указывал на широкое использование хлебной монополии работниками продовольственного фронта в целях обеспечения себя «синекурами».38 Судя по массовому распространению взяточничества, таких работников насчитывалось очень много. Атрибутом синекуры были поборы с нелегальных снабженцев. Сразу приведу еще одно выразительное свидетельство. В январе 1919 г. член Реввоенсовета Восточного фронта И. Смилга заявил на совещании судебных работников: «Самое опасное преступление ныне — взятка».39 Если мешочники благополучно преодолевали путевые препоны и доставляли в родные населенные пункты мешки с провизией, значит, в дороге они имели дело с представителями этой (говоря языком очевидцев, «шкурной») группы про-довольственников.

194

Типичный образ коммуниста-руководителя. Из рисунков, присланных в «Крестьянскую газету».

При этом все без исключения продовольственные работники придерживались в годы гражданской войны сугубо военных (насильственных) методов воздействия на нелегальных снабженцев. Одни не мыслили другого стиля взаимоотношений с мешочниками, другие бряцали оружием в надежде добиться увеличения взимаемой с них дани. «Стал служить в продовольственной управе. Но оказалось, что продовольственное дело сводится к военному», — рассказывал бывший комиссар Временного правительства В. Б. Станкевич о том, как в 1918 г. ему работалось в ведомстве Цюрупы.40 Продо-вольственник гражданской войны, как правило, носил шпоры, пристегивал к ремню кобуру с револьвером, массивный патронташ, бомбы. Сплошь и рядом имел при себе еще и винтовку или карабин.41 В общем это был не человек, а ходячий арсенал. И действовал он исключительно силовыми армейскими методами.

Не только успехи, но и сама жизнь нелегальных снабженцев стала зависеть от таких вооруженных до зубов людей. Как оказалось, и степень осуществления «антимешочнических»

195

распоряжений властей определялась тем, кто выполнял приказы — фанатики или «шкурники». В частности, в одних волостях или уездах начальство запрещало мешочникам покупать у крестьян даже яблоки, а соседние местности в то же самое время напоминали огромные базары. От настроя местных руководителей во многом зависела расстановка сил на фронте борьбы советской власти с нелегальным снабжением.

Таким образом, из верхнего эшелона власти в «низы» направлялся мощный идеологический заряд антирыночной направленности. Однако, сталкиваясь с прагматизмом и противоречивыми интересами рядовых работников, он нередко терял свою первоначальную направленность. Это усугубляло организационный хаос на местах.

МЕРЫ ВЛАСТЕЙ В ОТНОШЕНИИ СПЕКУЛЯТИВНОГО СНАБЖЕНИЯ: НАЧАЛО ВЫРАБОТКИ И ПРОТИВОРЕЧИЯ

Что представляли собой первые распоряжения начавшей создаваться государственной власти относительно участи вольных добытчиков хлеба? Правительственное решение по данному вопросу относится к 15 ноября 1917 г. Оно получило форму директивы Совета народных комиссаров Военно-революционному комитету о борьбе со спекуляцией и было сформулировано в самом общем виде. В нем вся вина за продовольственную разруху возлагалась на спекулировавших «преступных хищников». Совнарком потребовал «немедленного ареста всех уличенных в спекуляции и заключения их в тюрьмы Кронштадта».42

Свое отношение к проблеме высказал и Петроградский Военно-революционный комитет, который по существу на протяжении некоторого времени после октябрьского переворота выполнял функции правительства. Уже 10(23) ноября 1917 г. в «Обращении ко всем честным гражданам» все «хищники и спекулянты» объявлялись «врагами народа». Меры борьбы с ними определялись еще присущими победителям романтизмом и иллюзиями относительно всенародной поддержки нового режима. В документе читаем: «Борьба с этим злом — общее дело всех честных граждан. Военно-революционный комитет ждет поддержки от тех, кому дороги интересы народа».43 Честным гражданам о случаях спекуляции предлагалось немедленно доводить до сведения ВРК, который будет арестовывать, помещать в тюрьмы и судить «врагов народа».44

Ситуация меняется к январю 1918 г., когда стал бросаться в глаза необычно быстрый рост мешочничества. Как упоминалось, В. И. Ленин начинает высказываться за расстрел

196

мешочников. В итоге в середине января Совет народных комиссаров обсуждает проект постановления, в котором предлагалось расстреливать спекулянтов и мешочников на месте.45 Более того, из Наркомпрода, который тогда располагался в Аничковом дворце в Петрограде, отправляется в губернские продовольственные управы директива; в ней содержалось категорическое требование консолидации всех сил для решения главной задачи: «мешочничество подлежит немедленной ликвидации».46 Определенная на рубеже 1917— 1918 гг. политика центрального большевистского руководства принципиально отличалась от той, которая проводилась при Временном правительстве. Советская власть начинала расценивать мероприятия по искоренению нелегального рынка как главное направление продовольственной диктатуры.

Чтобы расставить точки над «i», сошлемся на резолюцию состоявшегося в ноябре 1917 г. в Москве Всероссийского продовольственного съезда, имевшего немалое значение для выявления направленности политической линии руководителей «старых» (небольшевистских) продовольственных органов. В резолюции говорилось: «Съезд настаивает на том, чтобы всеми доступными средствами, вплоть до применения военной силы, велась самая энергичная работа с мешочничеством».47 Ни о «немедленной ликвидации», ни тем более о расстрелах речи не идет. Между методами «старых» продо-вольственников и части большевиков конца 1917—начала 1918 г. — дистанция огромного размера. После октябрьского переворота вновь испеченные руководители постепенно склоняются к «антимешочническому» ригоризму. Они отбрасывают сомнения, присущие деятелям старой продовольственной организации; все настойчивей высказываюся за объявление тотальной войны мешочникам, уповая исключительно на усиление роли «центра» в консолидации сил по искоренению «ходачества». Видимо, подобным образом новая элита компенсировала свой непрофессионализм.

Итак, разочаровавшись в возможности создать всенародный «антиспекулятивный» фронт, новые советские власти стали занимать экстремистские по отношению к ходокам позиции. Впрочем, до середины 1918 г. ожесточенную борьбу с мешочниками вело в основном продовольственное ведомство; нельзя говорить о ее тотальном характере, поскольку участие других структур государственного аппарата было эпизодическим. До того времени выступать с угрозами в адрес нелегального рынка отнюдь не означало начать войну с ним по всей стране. Обойтись без поддержки населения большевики в данный период (это время их крайней слабости) не могли. Между тем миллионы людей в целом сочувственно

197

относились к дельцам нелегального рынка — ими был хорошо усвоен отрицательный опыт осуществления хлебной монополии Временного правительства. Народ не мог не поддерживать мешочничество, ибо он сам был создателем и главным участником этого движения. «Население на стороне спекулянтов», — констатировалось на состоявшемся в конце 1917 г. совещании представителей общественных организаций Ставропольской губернии. Насчитывается множество подобных свидетельств широкой поддержки нелегального снабжения со стороны простых россиян.

Настроения народа в то время легко усваивались в местных органах власти. Их деятели на первых порах стремились любой ценой завоевать симпатии населения, а заодно и ослабить тенденцию к сокращению крестьянами посевных площадей. Поэтому уездные Советы, в которых тогда сплошь и рядом преобладали эсеры и меньшевики, охотно шли навстречу ожиданиям крестьян. В частности, Бугульминский и Арзамасский советы запретили осуществление реквизиций мешочнических товаров на подведомственной им территории. В свою очередь отмена твердых цен и допущение свободы торговли в двух-трех уездах ставила под вопрос саму возможность существования хлебной монополии в целой губернии. Так произошло в начале 1918 г. в Веневском и Богородицком уездах Тульской губернии, а также в Брянском, Кромском и Ливенском — Орловской; в результате в Тульской и Орловской губерниях беспрепятственно осуществлялась вольная купля-продажа провизии.48

При этом уездные власти начинали с того, что соглашались допустить свободу торговли только между жителями своего уезда, обещая предавать мешочников из других местностей военно-революционному суду. Но довольно скоро выяснялась невозможность создать уездный замкнутый рынок. Под напором ходоков власти забывали о своих грозных обещаниях. Со временем выявлялись положительные результаты подобного отступления от «революционных принципов». Так, на состоявшемся в 1918 г. съезде инструкторов и представителей от продовольственных комитетов Тульской губернии делегат от Веневского уезда Раев заявил: «В Веневском уезде объявлена свободная торговля. Этим был предотвращен недосев».49 Надо сказать, что на протяжении всей гражданской войны множество раз выявлялось значение нелегального снабжения как замедлителя процесса развала сельского хозяйства. Вот выдержка из отчета Тверского губернского продовольственного комитета о работе в 1918—1920 гг.: «Мешочничество убедило сельское население в необходимости расширения посевных площадей».50 Подобное обстоятельство, в

198

частности, объясняет колебания на местах при выработке линии поведения в отношении мешочников.

Большую опасность для советского «центра» представляло усугубление разномыслия в подходах к нелегальному рынку среди руководителей крупных зернопроизводящих регионов. Даже в Уфе, из которой вышла в 1917 г. команда А. Д. Цюрупы, обнаруживаем у некоторых продовольственников капитулянтские по отношению к мешочничеству настроения. Один из них, например, признавал в декабре, в разгар борьбы с нелегальными снабженцами в Уфимской губернии, что «по самой своей природе меновая торговля вызывает к жизни тысячи посредников-спекулянтов, бороться с которыми невозможно».51

Напомним, что основным условием успешного осуществления хлебной монополии могло стать лишь наличие рационально организованного государственного механизма. Еще деятели Временного правительства зачастую напрасно старались добиться единства действий центральных и местных органов. После же октябрьского переворота ситуация резко изменилась в худшую сторону. Различные продовольственные организации пребывали в состоянии разброда и шатаний, напрочь отсутствовала единая воля. В то же время в первые послеоктябрьские месяцы ускорилось осознание местными работниками нереальности осуществления продовольственной монополии (из-за невозможности эффективного использования старого, прежде всего кооперативного, аппарата; из-за слабости государственных структур). Это выражалось в учащении отказов от участия в проведении хлебной монополии.

В Советах, представлявших собой на первых порах политическую и организационную основу новой власти, не удалось выработать общую линию при осуществлении хлебной монополии. Явно негативную позицию по отношению к последней заняли Советы Сибири; состоявшийся в Омске краевой съезд крестьянских депутатов резко осудил политику реквизиций и твердых цен. Так же повели себя и многие Советы Европейской России. Несмотря на запрет «центра», Симбирский губернский съезд Советов отменил монополию и ввел свободу торговли для мешочников. 52 Непоследовательную линию по отношению к мешочническому движению проводили Саратовский, Пензенский и другие советы, составленные на «паритетных» началах из представителей разных партий, прежде всего эсеров и меньшевиков. Объяснение этого обстоятельства, в частности, находим в резолюции одного заседания Саратовского совета: «Местные Советы совершенно не подготовлены к продовольственной работе и достать хлеб на местах с их помощью будет невозможно».53

199

В конце 1917—начале 1918 г. Советы совместно с продовольственными комитетами и земствами Нижегородской, Казанской, Самарской, Тамбовской, Воронежской, Вятской, Симбирской, Саратовской губерний официально признали свободу торговли, отменили твердые цены. При этом на монополию покушались не только эсеро-меньшевистские, но уже и большевистские органы власти. Эту меру провели в жизнь Царицынский и Астраханский советы депутатов; одно время волжский путь был свободен почти на всем протяжении для вольных добытчиков хлеба. Центральные ведомства во всех этих случаях даже не ставились в известность о ликвидации хлебной монополии и лишались возможности попытаться вовремя пресечь самоуправство.54 Новые власти в губерниях отвергли экономическую политику большевистского руководства. Противоречия между центром и местами обострялись, в том числе из-за разной оценки ими свободы торговли и нелегального снабжения.

Потворствовали мешочникам в первую очередь продовольственные организации потребляющих губерний Европейской России. Мы уже рассказывали о подобной позиции казанских и некоторых других Советов и продовольственных комитетов. Вот еще некоторые факты, свидетельствующие о сложности положения местных руководителей, вынужденных выбирать между необходимостью выполнять директивы большевистского центра и потребностью кормить народ. Собравшийся на рубеже 1917—1918 гг. в Петрограде Съезд продовольственных комитетов потребляющих губерний высказался за свободу торговли.55 Кроме того, в начале 1918 г. Московский областной продовольственный комитет, в котором преобладали тогда еще эсеры и меньшевики, фактически игнорировал хлебную монополию и стал рассылать по стране агентов и заготовителей с указаниями скупать хлеб по «вольной» цене (по сути дела, тех же мешочников). В то же время и Владимирский губернский продовольственный комитет принялся содействовать местным мешочникам, привозившим хлеб в губернию.56 Власти на местах успешно саботировали антирыночные мероприятия «центра». Причем избегали прямой конфронтации и проводили свои решения явочным порядком. Такова старая российская традиция борьбы с «дурными» предписаниями центральной власти посредством столь дурного их исполнения, что скорее походит на неисполнение.

Несогласованность мнений и действий представителей региональной элиты была залогом распространения мешочничества. В первые послеоктябрьские месяцы работа отдельных продовольственных органов оказалась парализованной из-за того, что их начальники никак не могли прийти к

200

общему мнению относительно путей налаживания снабжения населения, отношений с мешочниками. В руководстве Тверского, Томского и Самарского продовольственных комитетов происходили расколы. Так, в Твери в январе 1918 г. при обсуждении вопроса о «самостоятельных закупках» и мешочничестве 17 членов комитета высказались за их легализацию, 18 — против. На легализации мешочничества, предоставлении домовым комитетам права осуществлять свободные закупки настаивали многие самарские, некоторые томские руководители. Надо учесть и такое обстоятельство: к власти нередко приходили люди из народа и на первых порах им трудно было применять насилие по отношению к мешочникам. В документах губисполкомов ходоки упоминаются как «несчастные» люди.57 Придет время, выдвиженцы «наступят на горло собственной песне» и «мелкобуржуазная» человеческая жалость целиком уступит место революционному классовому долгу.

Расколы в государственных продовольственных организациях происходили не только в отношениях между Нарком-продом и регионами, а также внутри губпродкомов, но и внутри губернской вертикали. Случалось, мешочников поддерживали уездные продовольственные комитеты вопреки строгим запретам губернских. Последние требовали от своих уездных органов отправлять хлеб в центр, а те отказывались подчиняться, поскольку заботились исключительно о снабжении местного населения. Местные советские продовольственные комитеты на первых порах целиком зависели от крестьян. Как только они не угождали им, так сразу же переизбирались; иногда это происходило каждую неделю.

Страсти вокруг «мешочнического вопроса» в продовольственных комитетах накалились после применения оружия к мешочникам и первой крови. Так произошло в декабре 1917 г. на заседаниях только что созданного (в противовес Московскому областному продовольственному комитету) Московского городского продовольственного комитета. Тогда одни жалели ходоков, высказались за терпимость по отношению к ним (говорили: среди мешочников много просто голодных людей), другие были за отказ от любого поиска компромисса с «неприятелем» и за немедленное создание общегосударственной структуры ведения войны с ходоками. Второй подход возобладал.58 27 декабря (6 января) Президиум Московского совета признал необходимым для борьбы с мешочничеством «принять самые решительные меры вплоть до применения огнестрельного оружия». После долгих проволочек только через два месяца Моссовет решил образовать при городском продовольственном комитете для уничтожения спекуляции

201

«коллегию» во главе с ветераном-большевиком (состоял членом ЦК РСДРП с 1908 г.) Г. А. Усиевичем. Ей предоставлялось право проводить обыски и аресты.59 Выше уже упоминалось, что в это время Московский областной продовольственный комитет проводил свою «мешочническую» политику. Единство действий среди продработников важнейшего и крупнейшего Московского региона напрочь отсутствовало.

Вторым — после продовольственного — ведомством, призванным и способным вести борьбу с нелегальным снабжением, было транспортное. И здесь полностью расходились цели и практика «центра» и региональных подразделений. Приведу выразительный факт. В первые месяцы после Октября нарком путей сообщения и руководители контролируемого им Московского железнодорожного узла приняли решение о запрете пассажирского движения (в надежде на отмирание в результате этого мешочничества), наложили вето на предоставление мешочникам мест в вагонах, стали создавать на каждой станции «ревизионные комиссии» для проведения обысков и конфискаций.60 Однако, как признавались железнодорожники, «когда к борьбе с мешочниками было приступлено, то это оказалось не таким простым делом, как предполагалось».61 Происходило это потому, что начальники региональных железных дорог не стали усердствовать по части выполнения распоряжения своего столичного руководства — ни ревизоры не работали, ни пассажирское движение не прерывалось.

Оценивая все эти события, оригинальную точку зрения высказала в 1991 г. исследовательница Л. Н. Суворова. Она полагает, что свобода торговли была введена в Поволжских губерниях советским правительством «в качестве эксперимента» и побочным эффектом такого решения оказался рост мешочничества.62 Думается, уважаемый историк забывает о существенном обстоятельстве, а именно: в том хаосе, который творился в стране в 1917—1918 гг., о целенаправленном проведении какого-либо «социального эксперимента» и говорить не приходилось. Действия мешочников и крестьян — продавцов хлеба, сама катастрофическая экономическая ситуация заставили местные власти признать официально post factum упразднение твердых цен. Когда же возникала угроза расправы со стороны центральной власти, губернские начальники задним числом обьявляли вынужденную измену делу хлебной монополии «пробным опытом» и непродолжительным экспериментом.63 В свою очередь непоследовательность и противоречивость мероприятий местных властей в отношении нелегального рынка была на руку мешочникам и стала условием расширения их движения.

202

Таким образом, в отношении к мешочникам с первых месяцев советского правления хорошо прослеживается главное противоречие новой власти: между «центром» (всероссийским или губернским) и местами. По этому поводу «Вестник Всероссийского союза служащих продовольственных организаций» в мае 1918 г. писал в патетическом тоне: «В настоящий момент вожди продовольственных армий вновь стоят, как древний витязь, перед камнем на проклятом распутье и в тягостном колебании не могут решиться: довериться ли опять той дороге, куда посылает полуистершаяся надпись: „Закон о хлебной монополии и твердые цены", повернуть ли в другую сторону, где едва-едва заметна заросшая бурьяном дорога к свободной торговле».64

На первых порах в целях объединения сил на местах и пресечения путей нелегального снабжения Совет народных комиссаров сделал ставку на «продовольственных диктаторов».

Для налаживания продовольственного снабжения и организации важнейшего мероприятия — отпора мешочникам было решено использовать авторитет самого Л. Троцкого. Еще в конце января 1918 г. начала образовываться Всероссийская чрезвычайная комиссия по продовольствию во главе с Львом Давидовичем, которому предложили опереться на вооруженные отряды. Де-факто Троцкий становится во главе всего продовольственного дела. Примечательно, что сразу после вступления в новую должность он издает директиву о борьбе с мешочничеством «как со зловреднейшей спекуляцией». В директиве строго предписывалось всем без исключения местным организациям самым решительным образом бороться с мешочниками. Это указание адресовалось «Советам, железнодорожным комитетам и всем вообще организациям по линиям железных дорог».65 Речь с самого начала шла о мобилизации всех наличных сил в целях противостояния вольным добытчикам хлеба. Ясно, что мешочничество представляло собой отнюдь не частную, а всеобъемлющую проблему для Советского государства. Однако консолидация усилий в то время была недостижима.

Впервые в той же директиве Л. Троцкого содержалось указание повсеместно создавать летучие отряды, а также постоянные отряды на узловых станциях для конфискации у «путешественников» продовольственных грузов и оружия. Официально определялись и нормы беспрепятственного провоза продуктов по железным дорогам: не свыше полупуда в целом, в том числе муки и хлеба не более 10 фунтов. В этой директиве, разумеется, ничего не было сказано о расстреле мешочников на месте (это предложение Ленин все-таки вы

203

сказал в сердцах, в запальчивости). Однако в качестве альтернативного ленинскому прозвучало предложение арестовывать ходоков в случае сопротивления и расстреливать, если они сопротивлялись с оружием в руках.66 Все это были новые положения, отражавшие усиление в верхах ригористического направления, и в дальнейшем они будут проходить рефреном в правительственных и ведомственных документах. Однако Троцкому воплотить их в жизнь не удалось. Немцы развернули наступление на столицу, большевистская власть оказалась на волосок от гибели, и для команды Троцкого нашлись другие неотложные дела. По существу ее «антимешочничес-кий» план стала реализовать команда А. Цюрупы. Тем более что в феврале Александр Дмитриевич становится народным комиссаром продовольствия. Ему предстояло распространить влияние большевистского руководства на местные органы в целях их втягивания в войну с разновидностями нелегального снабжения (по существу это будет сделано через несколько месяцев и только комбедами). В народе Цюрупу называли «диктатором продовольствия», что очень верно определяло место его должности в государственной иерархии.67

Принимались меры и по созданию региональных продовольственных диктатур. 20 декабря 1917 г. Ленин подписал декрет о назначении Г. К. Орджоникидзе временным чрезвычайным комиссаром Украины и о предоставлении ему особых полномочий по снабжению хлебом Петрограда и Москвы. Летом 1918 г. с полномочиями чрезвычайного комиссара продовольствия в Вятскую губернию был направлен А.Г.Шлих-тер.68 В Поволжье — наиболее важном в продовольственном отношении регионе образовался диктаторский Чрезвычайный областной продовольственный комитет на юге России (Чокпрод); его центральная контора располагалась в Ростове-на-Дону, а после эвакуации города — в Царицыне.

Работе Чокпрода московские правители придавали особое значение и руководить им поставили И. В Сталина и А. С. Якубова, наделенных чрезвычайными полномочиями.69 Сталин и Якубов дальше всех в то время продвинулись в наступлении на мешочников. Первым делом они установили твердые цены на продовольствие; белый хлеб, который ранее рабочие не могли покупать из-за высоких цен, теперь вовсе перестал легально продаваться. Практически кампания против мешочников свелась к расквартировыванию в населенном пункте Камышин заградительного отряда и к рассылке телеграмм, в которых содержалось требование к железнодорожным агентам «не принимать пассажиров с мешками с хлебом».70

В первой половине 1918 г. похожие «диктатуры» устанавливались в каждом районе. Так, в протоколе состоявшегося

204

2 июня 1918 г. съезда представителей от уездных продовольственных комитетов Тульской губернии говорилось: «Постановили назначить в каждый хлебородный уезд продовольственного диктатора», способного «потребовать от начальников станций не пускать в вагоны людей с мешками» и имевшего «право за бездействие арестовывать представителей власти на местах».71

Советские историки очень долгое время восторженно отзывались о продовольственных диктатурах. Они славословили по адресу Сталина и Орджоникидзе, ударивших по мешочникам и якобы наладивших снабжение столиц.72 На деле похвалы были незаслуженными: продовольственное положение в крупных городах ухудшилось настолько, что, как мы убедимся в дальнейшем, даже большевистские вожди в августе 1918 г. пошли на временную легализацию «ходачества». Сам Сталин признавал, что, несмотря на все усилия, волжские пароходные команды «принимают грузы больших и малых мешочников охотнее наших».73 Во время же продовольственного диктаторства А. Г. Шлихтера уполномоченный Наркомпрода Сидоров в посланной в Москву телеграмме сообщал, что в Вятке «официально грузится мука спекулянтами и мешочниками. 3400 пудов ежедневно. Мер никаких не принимается».74 Так называемые диктаторы обладали большими желанием и полномочиями, но не располагали необходимой силой для борьбы с армиями мешочников.

В результате мероприятия по борьбе с мешочничеством стали носить маятниковый характер; фронтальное наступление перемежалось с акциями мирного вытеснения. Еще в первые месяцы 1918 г. в качестве временной альтернативы мешочничеству Наркомат продовольствия выдвинул так называемый товарообмен. В докладе на имя председателя Совнаркома нарком продовольствия А. Цюрупа писал: «Товарообмен и теперь уже происходит в связи с мешочничеством (рабочие отдельных фабрик обменивают продовольствие для себя). Прекратить этот стихийный процесс можно лишь одним способом — организуя его в масштабе государственном и тем превращая из средства дезорганизации продовольственного дела в могучее орудие его успеха».75

Национализировав многие промышленные товары, Советское государство попыталось организовать их обмен на продукты по твердым ценам. В начале 1918 г. Наркомат продовольствия приступил к разработке общегосударственного плана проведения товарообменной операции. Этот план был одобрен на заседании СНК 25 марта. Декрет правительства «Об организации товарообмена для усиления хлебных заготовок» поручил Наркомату продовольствия провести широко

205

масштабную товарообменную операцию, определить порядок и нормы выдачи промышленных товаров в обмен на продовольственные. При этом особо подчеркивалась недопустимость меновых сделок (непосредственного индивидуального обмена товаров на товары), так как выгоды от них получал бы в наибольшей степени зажиточный элемент деревни. Промышленная продукция должна была передаваться в распоряжение волостных и районных организаций (в обмен на хлеб) с последующим распределением среди нуждающихся.76 В разосланной на места «Инструкции по товарообмену» читаем: «Выдача товаров отдельным сельским хозяевам за сданный ими хлеб ни в коем случае не допускается. Необходимо распределение между всем нуждающимся населением внутри волости, дабы побудить неимущих воздействовать на имеющих хлеб, побуждая к его сдаче».77 Таким образом, товарообменные мероприятия в конечном счете были нацелены на проведение в жизнь принципов уравнительности и социальной розни.

В ходе товарообменной кампании планировалось широко использовать метод круговой поруки. Сельские общества, члены которых имели дело с мешочниками, лишались товаров.78 Впрочем, для исхода товарообмена все это не имело решающего значения, поскольку в большинстве случаев до распределения на местах дело не доходило. В итоге мешочники искоренили официальный товарообмен.

Наркомпрод намеревался установить прочную хозяйственную связь с деревней посредством отправки туда огромных запасов промышленных товаров, добытых посредством «экспроприации экспроприаторов». Намечалось за каждые четыре вагона зерна давать крестьянам по три вагона промышленных изделий, т. е. в два раза больше, чем крестьяне получали в былое мирное время. В ходе превратившегося в шумную кампанию товарообмена сотни маршрутных эшелонов с предметами ширпотреба на колоссальную сумму в 1.2 млрд р. были двинуты в хлебные районы, прежде всего в Сибирь и «юго-восточный угол». Некоторая часть «фондов Наркомпрода» оказалась захваченной белогвардейцами. Показательно, что Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) почти не пользовался станком для печатания денег, поскольку наладил широкую торговлю товарами, принадлежавшими ранее Нар-компроду. В то же время Советская Россия ощутила острый дефицит изделий промышленности: Северная областная продовольственная управа пыталась даже обменять на хлеб лыковые лапти.79

Основная же часть предназначенных для крестьян товаров терялась в процессе транспортировки и распределения. Необ

206

ходимый для налаживания товарообмена аппарат отсутствовал. Контролеры, проводившие в 1918—начале 1919 г. по решению Совета обороны чрезвычайную ревизию состояния дел в органах Наркомпрода, выявили там «загруженность ответственных лиц пустяковой перепиской, сотни безынициативных, скучающих, тяготящихся своим делом чиновников, отсутствие единого действенного плана».80 На местах пороки товарообменной организации проявлялись еще более отчетливо. В Царицыне всеми операциями по обмену промтоваров на хлеб некоторое время заведовала некомпетентная конторщица. Ее заменили на присланного из Москвы опытного работника («уполномоченного по товарообмену» по фамилии Зайцев), который оказался взяточником и к тому же занялся продажей мешочникам казенного товара. Вообще местные органы Наркомпрода были переполнены людьми, которые пользовались бессилием власти и не упускали возможности поживиться на продовольственном деле.81 Например, по данным «Известий Саратовского совета», служащие организованного в г. Камышине товарообменного пункта «берут мануфактуру и другие предметы в неограниченном количестве».82

На железнодорожных станциях возникали «пробки» из эшелонов с товарами, предназначенными для обмена на продовольствие. Нередко в местах прибытия вагоны не разгружались месяцами. Простым людям трудно было понять, как ценнейшие для того времени вещи долгое время могут находиться без присмотра, и они приходили к выводу: «Буржуи прячут по станциям всякие товары, чтобы они не попали в руки беднякам». Тогда уверенные в своей правоте граждане приступали к «экспроприации». Например, на станции Антропово (под Галичем) Северных железных дорог в течение 4 дней были разграблены долго простаивавшие и неохраняемые 85 вагонов с галошами, мануфактурой, сахаром и т. д.; в растаскивании промтоваров приняли участие до 6 тыс. крестьян и мешочников, специально приехавших на сотнях подвод из соседних населенных пунктов. «Акция» приобретала черты организации: деревни оповещали одна другую посредством посылки гонцов.83

Около 80 % товаров, предназначенных для обмена на хлеб, были Наркоматом продовольствия потеряны. В деревню весной 1918 г. отправили 400 млн аршин тканей, 2 млн пар галош, 200 тыс. пар кожаной обуви, 17 млн пудов сахару; взамен государство получило тогда до смешного мало — 400 тыс. пудов хлеба.84 Расхищенные товары разными путями оказывались у мешочников: они сами участвовали в их разграблении или же скупали по дешевой цене на рынке. Вездесущие и предприимчивые мешочники оказались в выгодном положении. По

207

авторитетному свидетельству специалиста ВСНХ М. Смита, у них в руках сосредоточилась «огромная часть товаров». Другой компетентный работник, экономист, член коллегии Наркомпрода Н. А. Орлов отмечал, что промышленные изделия в конце концов попали по назначению — в деревню, но лишь «теневым» способом, а именно через посредничество мешочников.85

Оставшиеся нерасхищенными 20 % товарообменных фондов предполагалось использовать следующим образом. Крестьянам было предложено отправиться на личных лошадях и подводах за 20—30 верст к складам продовольственных комитетов, ссыпать там хлеб и взамен получить «квитки», с ними поехать за десятки верст в уездный город и, отстояв три-четыре часа у кассы, забрать деньги — «керенки», на которые можно было купить предметы ширпотреба. Разумеется, крестьяне уклонялись от подобного «товарообмена». Весной 1918 г. в Наркомпрод от местных продовольственных комитетов поступали телеграммы такого содержания: «Воронежская губерния. Крестьяне готовы сдавать хлеб, но не на ссыпные пункты, находящиеся в 20—30 верстах, а в местах жительства»; «Вятская губерния. В дело заготовки хлеба внесена полная анархия. Закупочного аппарата на местах нет». В общей сложности государство заготовило с конца 1917 г. до осени 1918 г. немногим более 1 млн т (органы Временного правительства обеспечивали ежемесячную заготовку примерно 750 тыс. т). Провал товарообмена обнаружился еще до того, как советская власть потеряла многие хлебородные районы. В Поволжских губерниях Советское государство заготовило в 10 раз меньше зерна, чем царское Министерство земледелия в 1916 г.86

Столичные экономисты и рядовые сельские жители оценивали товарообменную кампанию одинаково. «Это был подлинный товарообман», — заявлял Н. А. Орлов. «Не надо нам вашего товарообмана», — возмущались крестьяне.87 Во всех отношениях им было выгоднее и удобнее иметь дело с мешочниками. И не только большие деньги, которые выплачивались ходоками сельским хозяевам, привлекали их. Важно и то, что вольные добытчики хлеба являлись за хлебом в амбар к крестьянину, а власти требовали везти зерно на станцию. Сельчане всегда добивались, но не смогли добиться от государства замены системы франко-станция системой франко-амбар. В конце концов они осуществили такую замену самовольно с помощью городских добытчиков хлеба. Деревня получила товары, город раздобыл продукты, но все делалось неофициальным, «теневым» путем.

Деятели новой власти разочаровались в попытках установления экономического компромисса с крестьянством при

208

сохранении продовольственной монополии. Маятник, отсчитывавший периоды изменения взаимоотношений государства с миллионами мешочников, снова двинулся в противоположную сторону. Государство 9 мая 1918 г. объявило войну «конкурентам» в борьбе за хлеб — мешочникам и сельским хозяевам продуктов. Новшество состояло в том, что все большевистские силы в этой войне впервые предполагалось подчинить одному «командующему» — Наркомату продовольствия и обеспечить тем самым единство и эффективность усилий.

В тот день 9 мая в Москве проходило заседание ВЦИК. Выступавший с докладом нарком А. Д. Цюрупа заявил: «Борьба с мешочничеством, борьба за взятие хлеба... борьба со всякого рода дезорганизациями, — все это приводит нас к необходимости предоставления Комиссариату продовольствия таких прав, которые дали бы возможность успешнее и энергичнее вести борьбу за овладение хлебом». На заседании было указано на двух главных «врагов народа». Первый — «сытая и обеспеченная... деревенская буржуазия», которая «не вывозит хлеб к ссыпным пунктам». Второй — «хлебные спекулянты-мешочники», покупавшие хлеб у крестьян прямо в их селах и деревнях. Борьба с ними рассматривалась как единое целое, внутри которого приоритеты не определялись; каждая из составляющих выдвигалась на первый план в зависимости от обстановки. Агенты государства, потерпев поражение в войне с одним «врагом народа», «выжимали» хлеб из другого. На заседании ВЦИК мешочников, а также крестьян, продававших им «излишки», было постановлено приговаривать к многолетнему тюремному заключению с конфискацией имущества. Нарком продовольствия наделялся чрезвычайными полномочиями, в частности правом отменять решения местных Советов.88

Мешочники не должны были скрыться от возмездия ни в дороге, ни в городе, ни на сельском базаре. Борьбу с мешочниками советская власть вела в ходе войны за хлеб и в деревнях. Крестьяне, продававшие хлеб покупателям из промышленных регионов, объявлялись преступниками. Одним из направлений партийной и советской работы стало выявление с помощью агитаторов, инструкторов, уполномоченных, рядовых коммунистов тех сельчан, которые имели дело с ходоками. Крестьян подвергали всевозможным наказаниям. Наименьшим из них было повышение нормы изъятия продовольствия.89 Но в большинстве случаев этим дело не ограничивалось. «Все замеченные в продаже хлеба мешочникам... арестовываются и отправляются в распоряжение губернской комиссии по борьбе с контрреволюцией», — говорится в

209

утвержденной 20 августа 1918 г. наркомом продовольствия «Инструкции продовольственным отрядам».90

Таким образом, войну с мешочниками и «крестовый поход» на деревню вожди расценивали как две составные части одного процесса гражданской войны. «Наша партия за гражданскую войну. Гражданская война уперлась в хлеб... Да здравствует гражданская война», — заявил Л. Д. Троцкий на заседании ВЦИК 4 июня 1918 г.91 Войну следовало и вести соответствующими методами.

«Антимешочническая» направленность продовольственной диктатуры советской власти прослеживалась все более отчетливо. На 5-м Всероссийском съезде Советов, проходившем в начале июля 1918 г., суровость мер по отношению к мешочникам получила одобрение. В резолюции съезда отмечалось: «Только путем беспощадной борьбы с нарушающими правильность распределения и разрушающими транспорт тучами спекулянтов-мешочников идет и может идти Рабоче-крестьянская республика».92 Теоретически искоренение мешочничества представлялось — строго в соответствии с обращением Совнаркома от 8 августа 1918 г. — как важнейший шаг на пути установления «диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства в области продовольственного дела».93

Позицию верхов государства с точки зрения практика отчетливо обосновал А. Д. Цюрупа. На том же 5-м Всероссийском съезде Советов нарком указал на две опасности, которые станут следствием нерешительности и непоследовательности при проведении хлебной монополии. Во-первых, мешочники переполнят все вагоны. Во-вторых, ходоки-спекулянты «захватят» хлеб на местах.94 Новые вожди не осознавали, что в основном то и другое уже осуществилось и назад хода нет. Главными кормильцами и надолго стали нелегальные снабженцы, дельцы подпольного рынка. При этом периодическая печать упорно толковала об отдельных «недостатках механизма» (так называлась даже ежедневная рубрика в «Известиях ВЦИК»). В целях искоренения «недостатков» намечалось ускорить строительство предназначенной для борьбы с мешочничеством государственной системы с центром в Нарком-проде.

Взятый в середине 1918 г. курс на ужесточение политики по отношению к нелегальному снабжению, на консолидацию сил государства в целях его искоренения усугубил противоречия внутри самого государственного организма. Центром, пытавшимся координировать мероприятия по борьбе с нелегальным рынком, был Наркомат продовольствия. При этом его попытки в большинстве случаев носили формальный характер, ибо на местах государственное влияние ощущалось

210

слабо. Еще в июне 1918г. Сталин отмечал, что в главных житницах России с мешочничеством «не велась серьезная борьба».95 Руководителям из «центра» нередко это было трудно понять: им представлялось, что механизм наступления на нелегальный рынок запущен и вовсю работал. В губернских и уездных продовольственных комитетах создавались комиссии, столы и отделы (подотделы) по борьбе со спекуляцией и мешочничеством, при Чрезвычайном областном продовольственном комитете на юге России действовали реквизицион-но-контрольный отдел и реквизиционная комиссия.96 Каждая такая структура по своему усмотрению формировала собственные отряды, охрану, милицию и т. д.97 Разобраться во всем этом ни сами местные начальники, ни тем более деятели центральных органов не могли. Следует говорить не просто об организационной неупорядоченности, а о хаосе и произволе. Исполнительская дисциплина была чрезвычайно слабой. В мутной воде ловили рыбку бесчисленные ловкачи. Борьба с ходоками сплошь и рядом служила ширмой для прикрытия взяточников. Современник во многом был прав, когда назвал продовольственные органы «корпорациями воров с дележами добычи».98

Наркомпрод, наделенный чрезвычайными полномочиями, подключил к борьбе с ходоками чекистские губернские подразделения, подчиненные специальному «спекулятивному отделу» ВЧК; впоследствии соответствующие функции станут выполнять транспортные чрезвычайные комиссии. Вообще мешочническая «тема» в 1918—1919 гг. в ряду приоритетов уездных и губернских ЧК занимала одно из первых мест. Она была не менее важной для чекистов, чем «политическая» и «о контрреволюции». По крайней мере численность арестованных чекистами мешочников и число заведенных на них дел были очень велики.99 Широкое использование чрезвычайных органов в определенной сфере общественной жизни служит ярким свидетельством кризиса в ней.

Поскольку продработникам трудно было доверять из-за их склонности к «достижению договоренности» с мешочниками, суд над последними с августа 1918 г. временно вершили чекисты; им же поручалось вести дела о взяточничестве и мародерстве продовольственников. На некоторых железнодорожных станциях расположились чекистские пропускные реквизиционные комиссии. Между тем и к данной ситуации ходоки приспосабливались. Так, синекурой сотрудников ведомства «железного Феликса» стал контроль за мешочниками на московских вокзалах, между тем «теневое» продовольствие продолжало широким потоком вливаться в столицу.100

211

Во второй половине 1918 г. Наркомпрод оказался не в состоянии консолидировать усилия узловых ведомств, организаций и создать своего рода «антимешочнический» фронт, хотя это и было важнейшей целью мероприятий, определенных в мае—июне 1918 г. Чрезвычайные полномочия реализовать хоть в сколько-нибудь полной мере не удалось. Каждое ведомство тянуло в свою сторону. Так, в декрете от 5 августа 1918 г. Наркомпрод ограничивал перевозку пассажирами продуктов 20 фунтами, транспортировка муки и вовсе была под запретом; через несколько дней после этого руководители отдельных железных дорог особым приказом (возможно, демонстративно, в пику продовольственникам) разрешили мешочникам за особую плату «провоз продовольствия свыше 20 фунтов» (верхняя граница вообще не устанавливалась).10' В тех районах, где среди ходоков преобладали железнодорожники, охрана округов путей сообщения запрещала отрядам Наркомпрода осматривать багаж и даже выдворяла их со станций, располагая приказами своего непосредственного начальства о применении в случае необходимости против реквизиторов огнестрельного оружия. Кроме того, охранники железнодорожных станций, нередко облагавшие мешочников «данью», расценивали продовольственников как конкурентов и прогоняли их со своих территорий.102 Стоило обиженным ходокам начать жаловаться на злоупотребления сотрудников продкомитетов, как последние подвергались нападениям со стороны охранников и других работников ведомства путей сообщения. В частности, это происходило на станциях Дмитриеве и Новооскольское Курской губернии, отсюда реквизиторы были изгнаны железнодорожной администрацией при поддержке местной милиции. Когда же «заградовцы» приспособились останавливать эшелоны в пути, каждый раз задерживая железнодорожное движение на несколько часов, начальники охраны округов путей сообщения стали приказывать своим подчиненным выдворять продовольственников из так называемой полосы отчуждения.103 Отношения между подразделениями продовольственного и железнодорожного ведомств иначе как враждой не назовешь.

Распространение с середины 1918 г. общегосударственной практики реквизиций резко обострило взаимоотношения Наркомпрода и местных органов. Заинтересованные во ввозе продуктов продовольственные управы и Советы потребляющих губерний ставили палки в колеса присланным из «центра» реквизиционным отрядам Наркомпрода. Например, оповещали ходоков о местах расположения этих отрядов, попросту разгоняли реквизиторов. Перед многочисленными отрядами местных органов ставилась задача не допустить

212

вывоз провизии, на ввоз съестных припасов их командиры закрывали глаза. В докладе учетно-реквизиционного отдела Нижегородского губернского комиссариата по продовольствию от 1 июня 1918 г. читаем: «...продуктивность работы этих агентов и отрядов (реквизиционных. — А. Д.) при них должна измеряться не количеством реквизированных грузов, а уменьшением вывоза из данного района тех или иных грузов».104 Налицо антагонизм между «центром» и местами по вопросу о функциях «заградов».

Что касается военнослужащих, то и они не были настроены поддерживать продовольственников в деле искоренения мешочничества. Солдаты сплошь и рядом вставали на сторону ходоков в их конфликтах с властями.

Разнобой в действиях разных звеньев государственного аппарата выявлялся при определении наказаний для мешочников. Долгое время к мешочникам карательные структуры относились, можно сказать, эмоционально — как к «врагам народа», достойным самой худшей участи. Декретом 21 февраля 1918 г. была введена смертная казнь. На основании этого документа ВЧК получила право внесудебной расправы над «неприятельскими агентами, спекулянтами...». Показательно, что в этом перечне спекулянты (по сути дела те же мешочники) удостоились «почетного» второго места. Видимо, в то время вожди еще не очень-то представляли, каких размеров достигло мешочническое движение; растреливать всех его участников — означало расстрелять народ. А на местах информация о размахе нелегального снабжения была известна всем, поэтому члены губернских и уездных губпродкомов и Советов не отличались ригоризмом и не жаждали крови мешочников. В своих распоряжениях они ограничивались общими указаниями вроде «ликвидировать мешочничество», реже настаивали на полной конфискации провизии ходоков, еще реже добивались тюремного заключения для них.105

В верхах -постепенно осознавалась необходимость изменения меры наказания для ходоков. В июле 1918 г. Наркомат юстиции разработал проект декрета, в котором предусматривалось для «виновных в скупке, хранении, сбыте продуктов питания по ценам выше твердых... заключение на срок не ниже 5 лет с принудительными работами».106 Проект поступил на рассмотрение Совета народных комиссаров и, вероятно, под влиянием разных людей и ведомств дважды был подвергнут радикальным изменениям, из которых одно отвергало другое. В августе было опубликовано «Обращение Совета народных комиссаров ко всем трудящимся», в котором единственной мерой пресечения мешочничества называлась конфискация их груза, вес которого превышал 20 фунтов. Вскоре

213

после этого, в том же месяце появляется декрет «О спекуляции». Первым его пунктом предусматривалось: «Виновный в скупке, сбыте или хранении с целью сбыта продуктов питания, монополизированных республикой, подвергается наказанию не ниже лишения свободы на срок не менее 10 лет, соединенному с тягчайшими принудительными работами и конфискацией всего имущества».107 В соответствии с этой директивой следовало посадить за решетку всех мешочников, что было нереально. При этом и право внесудебной расправы над мешочниками — вплоть до расстрела — не отменялось. Как видим, нереалистичность и, следовательно, неосуществимость наказаний для мешочников сочетались с ригоризмом при определении тяжести и размеров таких наказаний и усугублялись несогласованностью действий властей.

Проблема подчинения сотрудников разных ведомств и руководителей отдельных регионов продовольственному «центру» была основной при формировании диктатуры Наркомпрода и ее важной части — «антимешочнической» политики. В июле 1918 г. в разосланной по всем линиям железных дорог телеграмме за подписями наркомов А. Д. Цюрупы и В. И. Невского сотрудникам железнодорожных администраций и подразделений охраны строго приказывалось всевозможными средствами помогать продовольственникам в искоренении мешочничества.108 Подобные распоряжения регулярно рассылались на места. И вдруг в конце августа—начале сентября мешочничество легализовали в одностороннем порядке московские и петроградские региональные власти при молчаливом согласии В. И. Ленина. Обратим внимание на главное: периодически предпринимаемые попытки объединить усилия разных ведомств и губернских (и областных) вождей терпели крах. Выявлялся мифический характер диктатуры Наркомата продовольствия и А. Д. Цюрупы в сфере борьбы с нелегальным снабжением.

В мобилизации государственного аппарата для войны с «ходачеством» активно участвовало советское правительство. В сентябре Совнарком принимает соответствующее постановление, в соответствии с которым народные комиссариаты путей сообщения и по военным делам в части борьбы с нелегальным снабжением подчинялись ведомству А. Д. Цюрупы. Наркоматам поручалось оказывать постоянное и всемерное содействие и предоставлять вооруженную силу продовольственным работникам, действовавшим против мешочников. Их представители вошли в состав коллегий продорганов, занимали посты сотрудников созданных на всех крупных станциях комиссий по контролю за пассажирским багажом; красноармейцы были обязаны принимать участие в реквизи

214

ции перевозимой мешочниками провизии.109 Между тем и распоряжения самого правительства далеко не во всех случаях и не всеми ведомствами выполнялись. Руководителям Совнаркома приходилось вновь и вновь напоминать о необходимости строгого соблюдения предписаний. Так, в разосланных в октябре на места телеграммах за подписями уполномоченного СНК М. К. Владимирова и народного комиссара А. Д. Цюрупы в очередной раз было приказано железнодорожной агентуре и военным органам действовать совместно с заградительными отрядами.110

Наконец, в качестве серьезной силы «антимешочничес-кой» кампании рассматривалась милиция, подчиненная Наркомату внутренних дел. Еще в середине 1918г., в разгар войны с мешочниками милиционеров перевели на казарменное положение и заставили дать обязательство «вести борьбу с мешочниками и спекулянтами вплоть до расстрела виновных в необходимых случаях».111 Но из этого ничего не вышло. В разных районах возникли волнения милиционеров, отказывавшихся подчиниться инструкции и стрелять в народ. Наиболее крупное произошло на Александровском вокзале в Москве. Здесь подразделением красноармейцев был расстрелян отряд милиционеров, отказавшихся участвовать в рекви-зиционно-карательной акции. Довольно скоро практика использования милиционеров в качестве карателей и реквизиторов была прекращена. Вместо них использовали бойцов заградительных отрядов НКВД. Они не стеснялись репрессировать нелегальных снабженцев; на широкое участие их в реквизициях, в частности, указывал в 1918 г. нарком путей сообщения В. И. Невский.112

Как видим, большевистские вожди стремились сделать борьбу со своим конкурентом — мешочником важнейшим общегосударственным делом, мобилизовать для уничтожения «теневого» продовольственного снабжения все наличные силы гражданского и военного чиновничьего аппаратов. Однако с самого начала мешочников спасало отсутствие единства действий в работе разных государственных структур.

Система запретов свободного продовольственного снабжения сильно затрудняла торговлю. Своей цели она не достигала, но превращала торговлю в рискованное и опасное занятие.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА НА ДОРОГАХ

В истории борьбы с мешочничеством отчетливо воплотились те процессы, которые можно определить как возврат общества к изжившим себя традициям вековой давности.

215

Реквизициями занимался князь Игорь и — вспомним — сильно пострадал от возмущенных древлян. Во времена Анны Иоанновны «доимочный приказ» посылал в деревни взводы солдат для реквизиций домашнего скота и скарба; крестьяне, не соглашавшиеся добровольно отдавать свое добро, арестовывались, заковывались в кандалы, сажались в тюрьмы. Оказывалось, что расходы по осуществлению таких акций редко возмещались отнятым у селян имуществом.

Увлечение конфискациями имущества части граждан было присуще не одним российским руководителям. В 1918 г. германские власти предпринимали попытки наладить реквизиции продовольствия на территории Украины. К каким только средствам они ни прибегали: например, специально обученные собаки отыскивали спрятанный хлеб. Тем не менее немцев постигла неудача: вместо 49 млн пудов хлебных грузов (определенных по соглашению с украинским правительством) в Германию было отправлено лишь 3 млн.113

Большевистских вождей России ничему не научил негативный опыт предшествующих поколений и современников-иностранцев. В период гражданской войны 1918—начала 1920-х гг. реквизиционная деятельность разнообразных властных структур и сопротивление ей со стороны «мешочнического фронта» приобрели огромные размеры. Яростность и масштабность сопротивления мешочников были обусловлены объективной неизбежностью самоспасения народа. Ожесточенность нападок на деятелей нелегального снабжения со стороны революционной власти объясняется гипертрофированным усилением распределительной и карательной функций государства, компенсировавших слабость других его функций. Отнимать и делить — вот на что хватало силы у недавно пришедших к власти правителей.

По мере развертывания кампании борьбы против нелегального снабжения — как мы уже не раз убеждались — все чаще приходилось применять вооруженную силу. «Это наше последнее слово, за ним будет говорить сила», — ставил ультиматум еще в январе 1918 г. ходокам и их пособникам комиссар продовольствия Совнаркома Орловской губернии."4

Не могу согласиться с современным исследователем, выдвинувшим почему-то на первое место в ряду средств борьбы органов Совнаркома против мешочников «убеждение и разъяснение политики Советского правительства в продовольственном вопросе».'15 На деле велась настоящая война между мешочниками и агентами государства. В ряду методов ее ведения «убеждению и разъяснению» отводилось десятисте-пенное место. Примечательно, что это осознавалось многими дальновидными современниками. Они предупреждали, что

216

развертывание вооруженной борьбы с мешочниками и крестьянами станет «новой гражданской войной».116

Само государство оценивало взаимоотношения с мешочниками прежде всего как войну. И дело не столько в высказываниях вождей (они не раз приводились), сколько в практических мероприятиях власти — только они определяли место борьбы с мешочничеством в политике большевиков в 1918 г. Сопоставим следующие данные. С одной стороны, на востоке страны к осени 1918 г. едва удалось набрать войско в 20 тыс. человек для противостояния народной армии Самарского правительства, для ведения войны с Донской армией атамана Краснова наскребли всего 45 тыс. «штыков и сабель»; осенью 1918 г. 3-я советская армия численностью в 6—7 тыс. бойцов держала на востоке страны фронт в 920 верст. С другой стороны, в центральных губерниях создавались исключительно для противодействия мешочникам «сводные» заградительные отряды в 400, в 500, в 600 бойцов; на одной станции Челябинск располагался «заград» в 1000 человек, и еще ему придавались пулеметные расчеты. «Заградиловцы» были хорошо вооружены и оснащены, у них имелись пулеметы и тачанки.1,7 Ясно, что большевистское руководство отводило «мешочническому фронту» важнейшую роль.

Заградительные отряды представляли главную опасность для нелегального снабжения, и на них в первую очередь делали ставку продовольственные диктаторы. Функции «заградилок» (термин из гражданской войны), случалось, осуществляли отряды чекистов. Известно, когда целым полкам РККА поручалось решать только задачи борьбы с «контрабандой» мешочников. По относившемуся к 1918 г. рассказу про-довольственника Е. П. Еременко, в заградительные отряды набирались «лучшие красноармейцы».118 О большой значимости фронта войны с ходоками говорит и такой факт: на нем использовали части, составленные из китайцев, венгров, представителей народов Прибалтики, которые считались элитными, опорой советских вооруженных сил.119

Прав был современник и вдумчивый исследователь описываемых событий А. Б. Халатов, назвавший работу по созданию и размещению заградительных отрядов «организацией второй части аппарата власти».120 Причем «заградительно-рек-визиционная» функция аппарата власти незаметно расширялась. Мы упоминали выше о сокрушительных поражениях, которые терпели продовольственные отряды во время своих походов во враждебные села. В газетах, на заседаниях продовольственных органов говорилось то о полном уничтожении «заграда» в 150 человек в Орловской губернии в июне 1918 г., то об убийстве крестьянами в том же месяце 130 продработ

217

ников в Вятской губернии, то о расстрелах работников продовольственных отделов местных Советов, то о боях «по всем правилам военной техники» между посылавшимися из центра отрядами и «контротрядами местных Советов» в Тамбовской губернии и т. п.121 В Орловской и Вологодской губерниях крестьяне на некотором отдалении от своих деревень устраивали окопы и проволочные заграждения. Столкнувшись с сопротивлением сельчан, власти посылали за хлебом в деревни красноармейские подразделения, латышских стрелков и броневые взводы — происходили форменные сражения. И каждый раз, когда предпринималась карательная экспедиция, лилась кровь, расходовались большие деньги, — и все из-за каких-то 2—4 тыс. пудов зерна, которые занимали 2—3 железнодорожных вагона и которые несколько сотен мешочников добывали путем товарообмена!122

Неудивительно, что «реквизиторы» стали панически бояться крестьян. На Втором съезде Северного областного продовольственного комитета заведующий продовольственным отделом этого комитета Э. К. Соколовский констатировал в своей речи: «Представители с мест говорят, что там (в деревнях. — А. Д.) при помощи реквизиционных отрядов добыть нельзя, хотя там имеются колоссальные запасы... Реквизиция приводит к озлоблению населения на местах. Озлобление там колоссальное».123

Политика изъятия хлеба у крестьян провалилась. Вот обобщающий факт, приведенный на том же Втором съезде Северного областного продовольственного комитета (июль 1918 г.). В Вятской губернии во второй половине мая—в июне 1918 г. в деревнях было реквизировано около 30 тыс. пудов хлеба. Этого достигли благодаря героическим усилиям со стороны 2400 вооруженных бойцов и командиров продовольственных отрядов, а также многочисленных городских рабочих-добровольцев. Многие из них погибли; одной ночью крестьяне напали на отряд в 140 человек и всех перебили. Поразительно, что мешочники без всех этих жертв вывозили из Вятского региона те же 30 тыс. пудов, но... ежедневно.124

Терпя поражения в «крестовом походе» во враждебные деревни, реквизиционные и продовольственные отряды начинали преобразовываться в заградительные. И происходило это независимо от первоначальных планов их командиров, ибо возвратиться домой без хлеба было нельзя. Показательно, что реквизиционно-заградительные отряды назывались продовольственными, и наоборот; четкого разграничения функций тех и других не существовало. 125

Вспомним, что с января по май 1918 г. в 15 раз выросли масштабы реквизиций на дорогах московского железнодо-

218

Продовольственный отряд в ходе реквизиции.

рожного узла. Не случайно на 4-й московской общегородской конференции фабзавкомов и профсоюзов признавалась решающая роль именно реквизиций в сохранении элементов государственной системы снабжения. Столичная продовольственная организация, объединившая и ряд губерний Московской области, была второй по значению в стране после Наркомпрода (пост продовольственного комиссара столицы занимал А. И. Рыков), и ее позиция не могла не влиять на выработку линии центрального ведомства. Эту позицию четко определил упоминавшийся член президиума организации М. Рыкунов, когда в июле предложил свернуть деятельность продовольственных отрядов в деревнях и ориентировать «реквизиторов» на изъятие провизии у мешочников на дорогах.126 Неиспользованных возможностей в этом отношении было предостаточно. По официальным данным, у ходоков отбиралось 5.3 % продуктов; у тех, которые отправлялись за хлебом семьями, с детьми и соответственно были менее мобильны, реквизировали 14.2 %.127

Очень многим сотрудникам так называемых продовольственных отрядов не грозило участие в походах в деревни, поскольку, согласно установке непосредственного руководства они ориентировались на изъятие съестных припасов на

219